Через пятнадцать миль вверх по течению река расступалась в заводь, где росли пурпурные лилии, внезапно возникшие из густой коричневой воды.
Горные берега западной Таддры приближались к ним, как сон.
Горы расступились и пропустили их. На покатом склоне между горами и руслом реки теснился лес, спускаясь к самой воде, а порой и вторгаясь в ее пределы. Громадные деревья запустили в реку корни, и вода, наталкиваясь на них, яростно пенилась. А вершины гор, возвышавшиеся над лесом, словно великаны над лугом, стояли, с одинаковым безразличием глядя в прошлое и будущее.
Стиснутая джунглями, река разделилась на несколько проток и сузилась, но все еще оставалась глубокой. В этот день они продолжали путь, задевая веслами стволы и огромные папоротники. Ветви смыкались над головой, образуя туннель.
С полудня повисла предгрозовая нехорошая тишина, нарушаемая только дыханием работающих людей, шумом лодки и воды. Сам воздух стал преградой, еще одним препятствием на пути непослушной лодки.
Незадолго до заката великолепное небо поднялось на мили вверх от лиственного полога. Воздух накалялся. Через час с невероятного расстояния донесся удар грома, ворча, словно лютый голод в пустых желудках долин, ударясь о горы и отскакивая. Лесные твари ответили воплями, визгом и сверканием распахнутых крыльев. Затем вернулась тишина, тяжелая, как свинец.
Люди положили весла вдоль бортов. Вода в протоке шла рябью, выравнивалась и поднималась, плотная, как агат, только теперь она вздымалась перед лодкой и казалась наполовину иллюзией.
Молния пронеслась по лоскуткам неба среди листвы. Раздался отдаленный треск, словно что-то взорвалось, и снова ударил гром, так, словно с небес посыпались каменные блоки. Ветер, как коса, пронесся по речной долине, сгибая деревья и заставляя лодку прыгать на жесткой воде.
Люди сжались. Вар-закорианец начал волноваться, шансарский слуга, наоборот, впал в транс.
Ветер выкрикивал незнакомые слова. С плачущим шипением снова ударила молния и поразила какую-то вершину над навесом листвы не более чем в тридцати шагах от лодки. Мир вывернулся наизнанку, когда вверх взметнулось полотнище живого пламени. Агатовая река стала золотой. Вниз обрушился ливень горящих листьев и ветвей, а гул огня заглушил все.
Когда лодка загорелась, Регер бросился в воду.
Под тремя или четырьмя слоями горящей поверхности в глубине узкой реки царила темнота. У нее не было дна, лишь здесь и там торчали глухие выступы земли и другие преграды.
Вскоре Регер вынырнул, чтобы глотнуть воздуха. Лодка лежала в некотором отдалении, охваченная огнем, среди пылающих обломков деревьев и отсветов в воде. Огонь был повсюду, вокруг и наверху. Никого из других людей не было видно. Он снова нырнул.
Теперь вниз просачивался красный свет, а речные боги запустили клыки в его ступни. Во второй раз он поднялся намного позже. Огонь суетился выше по течению, но так и вспыхнул, словно торопясь к нему.
Один из речных богов обхватил Регера за талию и снова потащил в глубину, сжав стальными человеческими руками.
Там, в тусклой красноватой тьме, он различил светлые одежды шансарца, бледность его тела и волос. Светлые глаза Казарла широко раскрылись, светлые зубы сжались в усмешке — даже дыхание неохотно раздвигало их. Отпустив Регера, Казарл повис перед ним в воде, словно небесное создание, отдыхающее в полете. В руках шансарца не было оружия, он показывал пустые ладони, намереваясь пользоваться только своим телом, как тренированный на стадионе боец.
Похоже, Казарл решил, что богиня создала условия. Время для сражения…
Когда шансарец рванулся к нему, намереваясь вцепиться, Регер проскользнул под ним, отталкивая все дальше и дальше узел его тела и ног, извивающийся в толще воды.
Они вырвались на поверхность еще раз, всего в двенадцати шагах друг от друга, ограниченные протокой. Огонь хлестнул их, от мокрых волос пошел пар. Воздух обжигал, но они жадно глотали его. Шансарец смеялся, не дыша и беззвучно, глаза его пылали, как лес. Традиционное боевое безумие его народа. Он вынырнул и в огромном скачке, словно рыба-прыгун, через всю протоку обрушился на Регера, увлекая его вниз. Одна из его рук сомкнулась на горле Лидийца.
Когда они снова погрузились, пальцы Казарла сдавили вены, выдавливая жизнь, принося темноту в глазах и полубессознательное состояние, однако достойную статуи шею Клинка, как и все тело, защищала броня из мышц. Регер стал безжалостно разжимать хватку Казарла, шансарец сломал захват и попытался развернуться и оттолкнуть противника. Но теперь уже Регер схватил Казарла, отворачивая перекошенное лицо, руками и ногами удерживая его и одновременно выгибая его тело дугой, чтобы сломать позвоночник.
Но толща воды снова обманула и отдала преимущество другому. Шансарец внезапно метнулся назад, добровольно изгибаясь аркой. Оба закружились друг вокруг друга, словно вращающиеся колеса, и таким образом освободились, повиснув отдельно, но не успокоившись.
Горящая ветка из леса наверху, не сразу погаснув, пронеслась мимо них над рекой, словно пылающая комета. С их губ срывалось серебряное пламя дыхания.
Здесь сражались не люди — огнедышащие порождения неба. Утратив все человеческое, шансарец впал в боевое неистовство ритуалов своей родины. В его глазах не осталось ничего, кроме голода и жажды. Его руки были напряжены и готовы к сражению. К Регеру вернулась жажда крови, знакомая по Саардсинмее, но не подлинная, не идущая изнутри, ибо он сохранил способность трезво мыслить — замена, подделка, попытка выплеснуть ноющую ненависть.
Багровая комета пронеслась мимо, словно старое вино пролилось в пропасть. Далеко ли ей падать?
Двое мужчин, в сильных легких которых осталось еще немного воздуха, самозабвенно спешили вернуться к своему единению, словно два разделенных любовника, и набросились друг на друга, не отпуская.
Рот Казарла исказился в усмешке удовольствия, он начал рвать, давить, уничтожать врага. Но Регер, медленно, с ужасной невыразительной силой сжимал противника, свободной рукой выдавливая остатки воздуха из его легких. Левая рука шансарца оказалась зажата. Он понял это и удвоил усилия правой руки — но Регер перехватил ее и начал выкручивать, медленно, почти изящно, в сторону и назад…
Ужасная боль в этой руке, идущей по кругу и почти уже вырванной из сустава, лишь подогрела неистовство шансарца, но крик — отчасти боевой ярости, отчасти нестерпимой боли — вырвал остатки воздуха из его легких. Его ребра прогнулись под тяжестью ладони Регера, и беспомощные судороги, подобные страшной икоте, сотрясли тело, вместо воздуха глотающее воду.
