Хмурое лицо Ангела осветилось улыбкой.
— Учуял лошадиный навоз — ветер-то дул с юга. Ну и подумал: может, это новая шайка убийц? Хотел бы я, чтобы так и оказалось. Ядра Шемака, ну и напугался же я, когда они напустили на нас свою порчу. До сих пор еще не очухался. Стою и пошевелиться не могу, а он идет на меня с мечом… — Он содрогнулся. — Словно в страшном сне.
— Да, не хотелось бы мне вновь испытать такое. Нездешний говорит, это Черные Братья. Я думал, во время Вагрийской войны их всех перебили.
Ангел оглядел тела рыцарей.
— Стало быть, не всех.
— Что ты о них знаешь?
— Очень мало. Ходят легенды о чародее, который основал этот орден, но я не помню ни его имени, ни с чего все это началось. Было это, кажется, в Венгрии — а может, еще дальше к востоку. Одно время их звали Кровавыми Рыцарями из-за их жертвоприношений — а может, Багровыми.
— Ладно, Ангел. Я вижу, ты и впрямь знаешь очень мало.
— Никогда не был особым знатоком истории.
— Это Кровавые Рыцари, — сказал, подойдя к ним, Белаш. — Их первые храмы возникли в Чиадзе триста лет назад, и основал их мудрец по имени Цзи Цзен. Они обрели большую власть и хотели свергнуть тогдашнего императора. Цзи Цзена после множества битв взяли в плен и посадили на золотой кол. Но орден не погиб, а распространился на запад. Вагрийский полководец Каэм использовал рыцарей при осаде Пурдола. Теперь они вновь возродились в Готире под началом мудреца Цу Чао.
— Ты хорошо осведомлен, — сказал Сента.
— Один из них убил моего отца.
— Как видно, они не только зло творят, — вставил Ангел.
Белаш замер, впившись в его лицо темными глазами. Потом медленно кивнул и отошел прочь.
— Зря ты так, — упрекнул Сента.
— Он мне не по нутру.
— Это не оправдывает дурных манер, Ангел. Оскорблять можно живых, но не мертвых.
— Что думал, то и сказал, — буркнул Ангел, — однако он знал, что Сента прав, и во рту у него после сказанного остался скверный вкус.
— За что ты их так ненавидишь?
— Я видел, на что они способны. Было это милях в шестидесяти к северу от Дельнохского перевала. Мы с отцом ехали из Намиба и увидели с холмов, как надиры атакуют какой-то караван. Никогда этого не забуду. Пытки продолжались далеко за полночь. Мы сумели уйти, но крики жертв долго преследовали нас. Они и до сих пор меня преследуют.
— Я жил некоторое время в Гульготире, — сказал Сента. — У меня там родственники, и мы часто ездили на охоту. Однажды в разгар лета мы заметили трех надирских мальчиков, идущих по берегу ручья. Главный егерь крикнул что-то, всадники пустили коней вскачь, и двух мальчиков закололи копьями на месте. Третий бросился бежать. Он был весь изранен, но еще держался на ногах. Наконец он упал, и тогда охотники, благородные готирские дворяне, сошли с коней и порубили его на куски, а уши отрезали в качестве трофея.
— И какова же мораль твоей истории?
— Варварство порождает варварство.
— Это какая-то новомодная проповедь?
— Право же, Ангел, ты нынче в очень дурном настроении. Я лучше оставлю тебя — наслаждайся им в одиночестве.
Ангел промолчал, и Септа ушел в хижину. Скоро они отправятся на север, в страну надиров. Во рту у Ангела пересохло, и в животе пекло от страха.
Экодас любил лес, любил мирное сообщество величественных деревьев, устилающий землю зеленый ковер и дышащую вечностью безмятежность. Когда мир был молод и земля еще не остыла, первые деревья уже зародились здесь — а их потомки стоят до сих пор, наблюдая с высоты за жалкими, короткими людскими жизнями.
Молодой священник в порядком загрязнившихся белых одеждах приложил ладонь к коре векового дуба и закрыл глаза. У дерева не было сердца, однако под корой бился пульс — сок струился по жилам, давая рост новым побегам.
Здесь Экодас испытывал покой.
Он двинулся дальше, открытый звукам леса — поздним песням птиц, суете мелких зверюшек в подлеске. Где-то рядом стучало сердце лисы, и от шерсти старого барсука пахло мускусом. Экодас с улыбкой остановился: лиса и барсук лежали в одной берлоге.
Ухнула сова, и Экодас посмотрел вверх. Начинало смеркаться — солнце садилось в море там, на западе.
Экодас повернул и по длинному склону стал подниматься к храму. Ему вспомнились дискуссии, и он вздохнул, сожалея, что по слабости предал свои убеждения. В глубине души он знал, что и сам Дардалион не уверен в правильности избранного ими пути. Настоятель сам почти хотел бы освободиться от судьбы, которую так давно задумал осуществить. Почти хотел бы.
Но если бы в тот день победила любовь, все, к чему стремился Дардалион, оказалось бы тщетой — пустой тратой жизни и Дара. “Я не мог так поступить с тобой, Дардалион, — думал Экодас. — Не мог допустить, чтобы твоя жизнь пропала зря”.
Молодой монах вдохнул полной грудью, силясь вновь ощутить покой леса, но вместо этого что-то царапнуло его ум. Гнев. Страх. Возбуждение. Похоть. Мысленным взором он вгляделся в чащу, обнаружив там двух мужчин и… да, и женщину.
Пробравшись сквозь кусты, он вышел по оленьей тропе к глубокому оврагу и услышал мужской голос:
— Да уймись ты. Мы тебе ничего плохого не сделаем. Даже заплатим!
— Хватит болтать! — рявкнул басом другой. — Держи эту суку!
Экодас обогнул последний поворот и увидел обоих — они наступали с ножами в руках на молодую надирку. Она, тоже с ножом, выжидала, прижавшись спиной к валуну.
— Добрый вам вечер, друзья, — сказал Экодас. Один из мужчин, высокий и тощий, в зеленом камзоле из домотканой шерсти, в бурых кожаных штанах и сапогах, обернулся к нему. Это был молодой парень, со светлыми, забранными в хвост волосами.
— Священнику тут делать нечего, — сказал он. Экодас подошел поближе.
— Лес — превосходное место для размышлений, брат. — Он чувствовал, что парень смущен. Его нельзя было назвать злым, но похоть помутила его разум. Он хотел эту женщину, и любострастные образы кипели в его голове.
Вперед вышел второй, пониже ростом и покрепче, с маленькими круглыми глазами.
— Ступай, откуда пришел! Нечего соваться не в свое дело!
— Вы задумали нехорошее, — мягко сказал Экодас. — Я не могу этого допустить. Если вы пойдете по этому оврагу, то выберетесь на дорогу в Эстри. Это маленькая деревушка, но я слышал, там есть одна женщина, которая не отказывает мужчинам со звонкой монетой.
— Я знаю дорогу в Эстри, — прошипел второй. — И плевать хотел на твои советы. Знаешь, что это такое? — Он сунул свой нож прямо в лицо Экодасу.
— Знаю, брат мой. Зачем ты показываешь его мне?
— Ты что, полоумный?
