– Рядом и вдали, вдали и рядом, – пробормотал он. – Наша Леди могла бы увидеть их своими глазами, но она почти забыла их. Они приближаются и удаляются вновь. – Он закрыл глаза. Горло Молли сдавило как веревкой. – Черт побери, почему ты не хочешь помочь мне, – воскликцула она. – Почему ты всегда говоришь загадками?
Медленно открылся глаз, зеленый и золотой, как солнце в листве. Кот сказал:
– Я есть я. Если бы я мог, я бы сказал тебе все, что ты хочешь знать, ведь ты была добра ко мне. Но я кот, а ни один кот никогда, нигде и никому не дал прямого ответа.
Его последние слова превратились в глубокое сонное мерное мурлыканье, и он уснул с полуоткрытым глазом. Он лежал на коленях Молли, она гладила его, кот мурлыкал во сне, но больше не говорил.
Из похода на губившего девиц великана Принц Лир возвратился через три дня. Великий Топор Герцога Альбанского висел у него за спиной, голова великана билась о луку седла. Он не понес приз Леди Амальтее и не пытался ее отыскать с руками, перепачканными кровью чудовища. Он решил, как объяснил он Молли на кухне вечером того же дня, не докучать более Леди Амальтее своим вниманием, а просто жить, думая о ней, усердно служить ей в одиночестве до самой смерти, но не искать ни ее общества, ни ее восхищения, ни ее любви.
– Я буду безымянным, как воздух, которым она дышит, и невидимым, как сила, что держит ее на земле. – Подумав немного, он добавил: – Время от времени я могу написать для нее поэму, подсунуть ее под дверь Леди Амальтеи или оставить там, где она бывает. Но я даже не подпишу свои стихи.
– Это будет очень благородно, – сказала Молли. Решение принца оставить ухаживание вызвало у нее и облегчение, и удивление, и некоторую печаль. – Девушки больше любят стихи, чем волшебные мечи и мертвых драконов. Во всяком случае, со мной в молодости было именно так. И с Калли я убежала только потому…
Но Принц Лир твердо прервал ее: – Нет, не вселяй в меня надежду. Я должен научиться жить без нее, как мой отец, и, может быть, мы с ним наконец поймем друг друга. – Он покопался в карманах, и Молли услышала хруст бумаги. – Дело в том, что я уже написал несколько поэм об этом: о ней, о надежде и прочем. Если хочешь, можешь взглянуть.
– Мне будет очень приятно, – сказала Молли. – Но неужели вы никогда больше не вступите в бой с черными рыцарями и не ринетесь сквозь кольцо огня? – Она хотела поддразнить принца, но вдруг поняла, что, если это в самом деле случится, ей будет слегка жаль, ведь приключения сделали его красивее, согнали лишний жирок и, кроме того, теперь Принца окружал мускусный аромат смерти, свойственный всем героям. Но Принц медленно покачал головой.
– Нет, наверно, я не заброшу это дело, – пробормотал он. – Но буду делать все не напоказ, а так, чтобы она не узнала. Сперва я старался для нее, но ведь так привыкаешь спасать людей, рассеивать злые чары, вызывать коварных графов на честный бой – трудно перестать быть героем, если ты уже привык к этому. Как тебе первая поэма?
– Что говорить, в ней бездна чувства, – ответила она. – Но неужели вы в самом деле можете рифмовать «цветущий» и «гибнущий»?
– Необходима некоторая доработка, – согласился Принц Лир. – Особенно меня тревожит «чувство»?
– А не пойдет ли «искусство»? – А сколько в нем «с»? Одно или два? – По-моему, два, – сказала Молли. – Шмендрик! – обратилась она к появившемуся на пороге волшебнику. – Сколько «с» в «искусстве»? Тот устало ответил: – Одно. От слова «кус».
Молли выставила ему миску похлебки, и он уселся за стол. Глаза его были печальны и туманны как яшма, одно веко подергивалось.
– Я больше не могу, – устало заговорил он. – Дело не в этом ужасном месте и не в том, что приходится все время его слушать, я уже почти привык к этому, дело в той дешевой чепухе, которую он заставляет меня представлять часами, да что там – ночами напролет. И если бы он требовал настоящей магии или хоть простого колдовства, так нет – вечные кольца, и золотые рыбки, и карты, и шарфы, и веревочки, в точности, как в «Полночном карнавале». Больше я не могу совсем.
– Но ведь именно поэтому он предпочел тебя, – запротестовала Молли, – Если бы ему нужна была настоящая магия, он оставил бы старого Мабрака. – Шмендрик поднял голову и почти с удивлением посмотрел на нее. – Я не хотела тебя обидеть, – сказала она. – Потерпи немного, пока мы не найдем того хода к Красному Быку, о котором мне рассказал кот.
На этих словах она понизила голос до шепота, оба они взглянули в сторону Принца Лира, но тот, сидя в углу на стуле, явно сочинял очередную поэму.
– Газель, – бормотал он, уперев кончик пера в нижнюю губу. – Мадемуазель, цитадель, асфодель, филомель, параллель… – Он выбрал «метель» и быстро записал.
– Мы никогда не найдем хода, – рассудительно сказал Шмендрик. – Даже если кот, в чем я сомневаюсь, сказал правду, Хаггард не позволит нам разобраться с черепом и часами. Почему, ты думаешь, он заставляет меня представлять эти карнавальные трюки? Да наконец, почему он сделал меня своим волшебником? Молли, он все знает, я в этом уверен! Он знает, кто она, хотя еще не вполне верит этому, но когда он поверит, он будет знать, что делать. Он знает. Иногда это видно по его лицу. – Тоска страданья и удар потери, – бормотал Принц Лир. – И горечь трам-пам-пам-пам-ери. Двери, звери, пери. Черт побери. Шмендрик перегнулся через стол: – Мы не можем оставаться здесь и ждать, пока он первым нанесет удар. Наша единственная надежда – бежать ночью, морем, если я где-нибудь отыщу лодку. Стражники будут искать в другой стороне, а ворота…
– А остальные! – тихо воскликнула Молли. – Как можем мы бежать, зная, что она пришла, чтобы отыскать остальных единорогов, и они здесь? – И все же какой-то малой частью своей натуры, слабой и трусливой, она вдруг захотела, чтобы Шмендрик убедил ее в провале их поисков. Она поняла это и рассердилась на него. – Ну, а как насчет твоей магии? – спросила она. – Как насчет твоих скромных собственных розысков? Ты собираешься отказаться и от них? И она умрет человеком, а ты будешь жить вечно? В таком случае уж лучше бы ты оставил ее Быку.
Бледный и морщинистый, как пальцы прачки, волшебник покачнулся.
– Так или иначе, это ничего не значит, – прошептал он самому себе. – Сейчас она более не единорог, а смертная женщина, вполне достойная вздохов и стихов этой деревенщины. В конце концов, может быть, Хаггард ни о чем и не догадывается. Она станет его дочерью, и он никогда не узнает правды. Забавно. – Он отставил в сторону свой нетронутый суп и, склонив голову, закрыл лицо руками. – Даже если бы мы сейчас нашли остальных, я не смог бы превратить ее в единорога, – сказал он. – Магия меня оставила.
