- Это не наша вина, если он рассчитывал на это, - проинес светлый быстро.
- Мы подождали немного после твоего ухода, как ты и сказал.
Но мы были в засаде уже несколько часов.
Думали, что ты никогда не соберешься уйти.
- Черт, - заявил бородач раздраженно.
- Он знает?
Он вышвырнул тебя?
Баст покачал головой и снова опрокинул бутылку.
- Тогда ты не получил ничего, чтобы быть недовольными. - Белобрысый солдат потер голову, нахмурившись.
- Глупый ублюдок заехал мне раз или два.
- Он получил все обратно даже с небольшим запасом. - Бородатый солдат усмехнулся, потирая большим пальцем костяшки кулака.
Завтра он будет мочиться кровью.
- Так что в конце все хорошо, - философски заметил Белобрысый солдат, неустойчиво накренился, и слишком театрально взмахнул бутылкой.
- Ты бы почистил свои костяшки.
Возьму и выпью чего-нибудь чудесного.
И мы получили полновесные пенни.
Все счастливы.
Каждый получил то, что хотел.
- Я не получил, то чего хотел, - категорично заявил Баст.
- Еще нет, - сказал бородатый солдат, залезая в карман и вытягивая кошелек, который тяжеловесно звякнул, когда он подбросил его в ладони.
- Прихвати часть огня, и мы разделим это.
Баст осматривал круг света от костра, не делая движения, чтобы сесть.
Затем он начал петь снова, беспорядочно указывая на вещи: - ближний камень, полено, топор...
Бурый поросенок.
Пепел и дуб.
Верность и долг.
Дым очага.
Он закончил, указав на огонь.
Он подошел ближе, низко наклонился, и вытащил ветку длиннее, чем его рука.
На дальнем конце крепкого сучка был раскаленный уголь.
- Черт, ты пьянее, меня, - заржал бородатый солдат.
- Это не то, что я имел в виду, когда сказал прихватить часть огня.
Белобрысый солдат покатился со смеху.
Баст посмотрел на двух мужчин.
Через некоторое время он начал смеяться тоже.
Это звук был ужасен, неровный и безрадостный.
Это был нечеловеческий смех.
- Хой, - бородач резко перебил его, выражение его лица уже не было веселым.
- Что с тобой?
Снова пошел дождь, порыв ветра, разбил тяжелые капли о лицо Баста.
Его глаза были темными и полными решимости.
Другой порыв ветра, заставил конец ветки вспыхнуть ярко-оранжевым.
Раскаленный уголь прочертил пылающую дугу в воздухе, поскольку Баст начал размахивать веткой вперед назад между этими двумя мужчинами, напевая:
Бочка.
Ячмень.
Камень и посох.
Ветер и вода.
Дурно ведут себя.
Баст закончил, указывая горящей веткой на бородоча.
Его зубы краснели в свете костра.
Его лицо ничем не напоминало улыбку.
Тишина из трёх частей
Ночь наступила снова. Путеводный камень был погружён в тишину, и складывалась эта тишина из трёх частей.
Самой очевидной частью была отзывающяяся эхом пустота, порожденная вещами, которых недоставало.
Будь здесь непрерывный дождь, он барабанил бы по крыше, заливая карнизы и постепенно вымывая тишину в море.
Будь в кроватях таверны любовники, они бы вздыхали и стонали и пристыдили бы царящую здесь тишину.
Будь здесь музыка...
но нет, конечно, никакой музыки не было.
На самом деле не было ничего из этого, и потому, в воздухе висела тишина.
Снаружи "Путеводного камня" шум далекого веселья прорвался сквозь деревья.
Пение скрипки.
Голоса.
Топанье сапогами и хлопанье руками.
Но звук был тонок как нить, и движение ветра порвало его, оставив лишь шелест листвы и нечто похожее на далекое уханье совы.
И это тоже затихло, оставив после себя вторую тишину, ожидающую, как бесконечный вдох.
Третью тишину заметить было нелегко.
Если бы вы послушали час, то начали бы ощущать ее в холоде металла дюжин замков, запертых крепко-накрепко, чтобы не впускать ночь.
Она лежала в грубых глиняных кувшинах сидра и пустотах таверны проваливаясь там, где должны были быть столы и стулья.
Она была в пестроте синяков, расцветающих по телу, и находилась она в руках человека, которому и принадлежали эти синяки, когда он скованно поднялся с постели стискивая от боли зубы.
У мужчины были по-настоящему рыжие волосы, рыжие как пламя.
Его глаза были темные и отстраненные, а двигался он с неуловимой уверенностью вора в ночи.
Он спустился по лестнице.
Там, за плотно закрытыми ставнями окнами, он поднял руки как танцор, перевел вес с ноги на ногу, и медленно сделал единственный идеальный шаг.
Трактир «Путеводный камень» принадлежал ему, так же как и третья тишина принадлежала только ему.
Это было очень уместно, потому что именно третья – самая большая - часть тишины содержала в себе две другие.
Она была бездонна и безбрежна, как конец осени.
И тяжела, как огромный обкатанный рекой валун.
То была терпеливая покорность срезанного цветка - молчание человека, ожидающего смерти.
