Доски помоста жалобно заскрипели в ответ на мое бодрое вскакивание.
– Сожжем ведьму! – Кровожадной фанатичности во взоре «любящего братца» не нарадовалась бы святая инквизиция, но бургомистра такой поворот в развитии событий явно не устраивал.
– Единый заповедал прощать…
– Нет прощения грешнице, осквернившей Храм Его!
– Но… – растерялся градоправитель, не ожидавший подобной прыти.
– Неотвратимо возмездие Господне! И долг священный чад Его ускорить небесное воздаяние! Ведь так, святой отец?
– Ну… э-э-э… – не посмел со мной согласиться под свирепым взглядом бургомистра священник.
Я заметалась по помосту в поисках несуществующего топлива для костра. Горожане как завороженные поворачивали головы вслед за моими метаниями. Стражники покрепче прижали к себе копья, чьи древки, как показалось охране, привлекали мое нездоровое внимание. Женщины и осторожный Ерлик предусмотрительно по-тихому слиняли с помоста. Эона, тряся светловолосой (вернее, уже сероволосой) головой, пыталась промычать сквозь кляп что-то протестующее. Из ее светло-карих глаз на меня смотрела обида всеми преданного ребенка.
– Молчи, ведьма проклятая! – Мой кулак угрожающе закачался перед носом подруги. – Думала провести добрых людей?! Как бы не так! Да услышит мои слова святая Кирина, уж я позабочусь, чтобы ты свое получила.
Надеюсь, она поняла намек…
– Грехи прощаются во искупление! – понукаемый градоправителем, выступил вперед священник. – Отринь ненависть, отрок! Дева искупит прегрешения свои, принеся жертву огромную, и воздастся ей за это на небесах…
– Искупит она, как же! – невежливо перебила я святого отца. – Сбежит, знамо дело. Да к мамашке своей… подколодной. И вот тогда я доподлинно не жилец на этом свете, сиротка горемычный, судьбинушкой обиженный! Кто, окромя меня, о могилках родительских позаботится? Совсем зарастут лебедой да бурьяном без присмотра-а-а…
– Ну-ну, мальчик, успокойся, – снисходительно успокоил меня бургомистр. – От астахи не сбегают.
– А вдруг…
– Не вдруг, – раздраженно отрезал мужчина, который, похоже, для себя уже все решил, и ему сразу надоело пререкаться. – Если есть охота, можешь со стражей завтра до логова прогуляться. Сам убедишься, так сойдет?
Видя мое счастливое лицо, толстячок тоже расцвел сияющей улыбкой и вкрадчиво продолжил:
– Только не обессудь, сегодняшнюю ночь придется в подвале переждать. Сам понимаешь, доверяй, но не плошай…
Опять этот странный обмен доверительными взглядами со священником.
– А вещи? – не спешила радоваться я предоставленному местными властями ночлегу.
– Что – вещи? – не понял градоправитель.
– Мои вещи. – Хмурый, тяжелый взгляд исподлобья. – Они в корчме остались. Что с ними? Когда мне их отдадут?
– Завтра получишь…
– Не-е-е, я так несогласный, сразу давайте. – Реплика в толпу: – Знаю я этих корчмарей: овса лошадям недосыпают, посетителей обсчитывают, бражку безбожно разбавляют. Что за ночь с моим скарбом будет?!
Последнее замечание вызвало самый горячий отклик у горожан.
– А Ивалий-то хорош! Вона чем балуется…
– То-то бражка слабовата стала…
– Обсчитал! Как есть обсчитал! А еще, бесстыдник, баял, что я Лиле пяток таленов оставил. Да она больше трех не стоит! Уй…
Заговорившийся мужик получил от обманутой жены оплеуху и быстренько заткнулся. Но соседи, любящие позубоскалить, молчать не стали. Завязалась небольшая потасовка, которой не дала развернуться бдительная стража, накостыляв всем подряд. Для профилактики.
Погода вспомнила, что задолжала человечеству некоторое количество осадков. Их первая капля снайперски угодила на мясистый нос градоправителя.
Бургомистр зло выругался, подозвал ближайшего к нему стражника – невысокого конопатого парня с ушами, что кофейные блюдца, – и приказал:
– Принеси его пожитки. И чтоб быстро! Одна нога здесь, другая там!
Рогалики подозрительно быстро закончились, подарив на прощание приторно-медовый привкус и дикую жажду. Я мужественно терпела, напоминая сама себе о необходимости накопления Силы для побега и соблюдения магической конспирации. Медитация и самовнушение помогали слабо: жажда усиливалась с каждым мигом. Мне даже стали мерещиться звуки капающей воды.
Стоп! А чудится ли это?
Некоторое время я напряженно вслушивалась в окружающую тьму и поняла, что мне не показалось. Филиал Великой засухи во рту сподвиг меня на более активные действия, чем аутотренинг.
«По стеночке, на ощупь, будешь спускаться или Силы все-таки пожертвуешь?» Ноги мне еще дороги, и не только как память – ломать их я не собираюсь.
Стимулирование ночного зрения требовало постоянной магической подпитки и измывательства над реакциями организма, поэтому в ход пошли более традиционные способы улучшения видимости. Крохотный магический светляк спорхнул с кончика моего указательного пальца и завис на расстоянии вытянутой руки. Я прижала голову к коленям и закрыла глаза, пережидая несколько мучительно долгих мгновений, пока уляжется взбаламученная Силой боль.
Ничего, к утру должно полегчать. Третий день как-никак…
Помещение показалось небольшим: шагов семь на восемь. С освещением, даже таким хилым, подвал приобрел уютный, почти домашний вид, утратив свою бездонность и загадочность. Большие деревянные короба с картошкой, морковкой и свеклой да холщовые мешки с чем-то похожим на капусту – вот и вся таинственность.
Отвязав ножны с Неотразимой и оставив их лежать на плаще, я начала осторожно спускаться вниз по крутым ступенькам почти вертикальной лестницы, стараясь определить, откуда доносится вожделенное кап-кап. Однако проявляемой мной осмотрительности оказалось недостаточно: нога зацепилась за странно мягкий мешок, сваленный у самого подножия. Я попыталась смягчить падение кувырком, но места для маневра было явно маловато. Глухой удар о деревянный короб и мои трехэтажные ругательства раздались почти одновременно.
У каждого человека есть свое больное место. То самое, которым умудряешься удариться при любом падении. У меня это локоть правой руки. И каким бы боком я ни падала (да хоть вверх тормашками!), но вершина острого угла, в каковой инстинктивно сгибалась правая рука, страдала в любом случае.
Поругиваясь и потирая ушибленный локоть, я встала и уже занесла ногу, чтобы добрым пинком выместить злость на виновнике моего падения, но вместо этого задействовала руки. Завывания, несмотря на меры предосторожности, все равно вышли жуткие.
Да и как не завыть дурниной при виде зеленоватого мужского трупа?
Тело молодого мужчины, потревоженное мною, завалилось на бок и не подавало признаков жизни. Я с опаской наклонилась, стараясь на всякий случай глубоко не вдыхать. Первое, что бросалось в глаза, – он был весь какой-то… длинный. Вытянуто-худощавое длинноногое и длиннорукое тело, одетое в неброский «видавший всякое» дорожный костюм и обутое в потертые сапоги. Очень длинные, где-то по пояс, темно-русые волосы, заплетенные во множество меленьких косичек, связанных крученым шнурком на затылке в толстенный хвост. Длинные, густые ресницы отбрасывали в свете подлетевшего ближе светляка траурные тени на зеленоватую кожу. Длинный, тонкогубый рот навсегда застыл в сардонической усмешке. Нос был тоже длинноват, однако не умалял, а скорей добавлял притягательности красивому своей странностью лицу мужчины.
