— Ричард, — говорю, — у меня нет настроения слушать чушь. Я здесь по делу. Заткнитесь и попытайтесь понять.
Он дернулся и схватился за эфес. А я не носил меча вообще. Зачем — если я не фехтую? Для красоты? А он вякнул:
— Как вы говорите со мной…
— Как-как? — говорю. — Как полагается разговаривать с побежденными. Или мне надо было наплевать на вашего герольда и вести мертвецов в столицу?
У него затряслась нижняя губа. А я добавил:
— Между прочим, Ричард, напрасно хватаетесь за эту железяку. От Дара она не спасет. В случае чего — умрете раньше, чем успеете ее из ножен вытащить.
— Вас нельзя назвать рыцарем, Дольф, — сообщил он обиженно.
— А я и не претендую, — говорю. — Ладно, хватит. Перейдем к делу. Сообщаю вам, Ричард, зачем я здесь нахожусь — вас же должно интересовать, верно?
Попытался состроить скептическую мину — в целях сохранения остатков лица, не иначе, — хотя лица на нем осталось не больше, чем на том мертвом драгуне.
— Ну-ну, сообщите.
— Так вот, — говорю, — чужого мне не надо. Я хочу вернуть свое. Винная Долина без звука отходит короне Междугорья, равно как и Птичьи Заводи с прилегающими землями, которые в свое время завоевал ваш прадед. А за ущерб, который ваши предки причинили моим, я собираюсь получить серебряный рудник. Тот, новый, в Голубых Горах, с сопредельными угодьями. Все.
У него в тот момент лицо просветлело, будто он ждал худшего. Я подумал, что он все правильно оценил и не будет цепляться за мое зубами, когда его собственная корона в опасности. Но он просто обманулся краткостью речи — не понял. А когда подумал и понял-таки — спал с лица:
— Как — рудник?!
— Ричард, — говорю, — давайте не будем тратить время. Я сказал все, что хотел. Вы соглашаетесь — и между нами мир. Так и быть…
И тут его снова понесло. Он просто затараторил:
— Да это же неслыханно, вы понимаете, на что претендуете, нельзя вот так заявлять права на такие огромные территории, где живут подданные нашей короны, тем более что от ваших методов ведения войны серой несет и вы, по-моему, не можете говорить с рыцарем, не задевая его чести, тем более что ваша собственная честь…
Я его перебил. Мне надоело. Это так глупо выглядело: смазливый король в золоте и при оружии, который несет и брызжет слюной, королева, которая слушает с каменным лицом, двор, который уже стек по стенам…
И я сказал:
— Довольно уже. Я даю вам три дня на раздумья. А если вы будете дурить, я начну развлекаться всерьез. У вас в столице этой весной все из земли полезет — слово некроманта. Я вашу фамильную усыпальницу разбужу — чтобы вы лично могли посмотреть своим предкам в их бесстыжие глазницы. Потом я подниму вампиров и дам им хорошенько порезвиться. А если все это вас не убедит — сам буду убивать. Вы себе не представляете как. Вся прежняя бойня вам покажется детскими играми на свежем воздухе. Вы поняли?
Он смотрел на меня и хватал ртом воздух. И у него на лице ясно читалось: «Вы отвратительное чудовище, Дольф. У вас нет сердца. У вас нет чести. Вы — пятно на собственном гербе» — ну и что там они все еще говорят.
А я сказал:
— И напоследок — чтобы вы сообразили, мой Золотой Сокол, что я не шучу, — и ткнул Даром, как мечом, в живот какого-то жирного сановника, который ошивался за креслом Ричарда и порывался ему что-то шептать.
Минуты три он катался по паркету перед Ричардом, корчился, выл, скулил — потом угомонился. И я его поднял и приказал встать в строй. Не то чтобы из такого вышел хороший солдат, но зрелище получилось эффектное.
Глаза Ричарда выглядели такими же стеклянными, как и у жирного. И такими же пустыми. А весь его двор вполне соответствовал государю — кроме королевы.
Я в тот момент очень жалел, что не могу поговорить с ней. Меня восхитил этот ледяной холод спокойного разума. Но она молчала.
А я сказал:
— Желаю здравствовать, Ричард. Вернусь через три дня — будьте на месте с готовыми бумагами. Иначе — сами понимаете.
Встал, отшвырнул кресло ногой и вышел. А гвардейцы печатали шаг так, что дребезжала мебель — и раззолоченный пузан вместе со всеми.
Он здорово выделялся на общем фоне.
Потом я спал.
Я добрался до шатра, рухнул на ворох соломы, прикрытый попоной, и тут же провалился в мир теней. Кажется, я спал очень долго. Из темноты начали всплывать какие-то смутные образы: мне приснился Нарцисс, хорошо приснился, не как обычно. Будто стоял на коленях рядом с моим ложем и улыбался, собираясь с мыслями, — что-то сказать хотел. Но что, что?!
Я очнулся от лязга доспехов. Голова оказалась такой тяжелой — еле сил хватило ее поднять. А лязгал скелет-гвардеец. Он меня разбудил, ибо около ставки находились посторонние. Не враги, а посторонние — в инструкции для мертвецов это формулировалось как «не нападающие». И судя по поведению гвардейца — желающие меня видеть.
Я встал и плеснул в лицо воды из кувшина. Мне ничего не хотелось, мне не хотелось двигаться, я мечтал, что меня на эти три дня оставят в покое, — скромные мечты… Там мог оказаться кто угодно. И — для чего угодно. Я пошел.
Я не сообразил, проспал я несколько часов или целые сутки, — потому что засыпал днем и проснулся днем. Разве что, судя по тому, как слипались мои глаза, это был тот же самый день. И в пасмурном сером свете этого дня я увидел ангела.
Бледного ангела в костюме пажа Ричарда Золотого Сокола. Хрупкую фигуру в вишневом бархате — существо неописуемой и необъяснимой прелести. Я видел ангела впервые в жизни, он был именно так холодно и строго прекрасен, как и полагается ангелам. Я решил, что сплю, и влюбился до боли в груди, не успев проснуться окончательно и сообразить, что смертным и грешникам даже думать о подобных вещах недопустимо.
А между тем ангел, непонятно зачем мне явившийся, молча взирал на меня очами цвета вечерних небес — и темная прядь выбилась на его белый лоб из-под дурацкого берета с соколиным пером. И эти синие очи и темная прядь что-то мне напомнили, но я не успел понять, что именно, потому что ангел заговорил.
— Я вижу, что помешала вам спать, — сказал он огорченно. — Вы очень устали. Мне жаль.
Вот тут-то я и проснулся по-настоящему.
— Смерть и бездна! — воскликнул я. — Что вы здесь делаете, государыня Магдала?
Вся моя блажь моментально слетела — бесследно. Дар мигом превратился в клинок, нацеленный ей в грудь. Хладнокровный ангел, у которого хватило храбрости приехать сюда в одиночку, верхом — я уже увидел живую лошадь, привязанную к чахлой березе, — в мужском костюме, пройти мимо вставших мертвецов к явному и смертельному врагу… Полагаю, у такого ангела может быть яд в перстне, стилет в рукаве и любая мыслимая западня на уме.
