— Нам идти разогреваться? — робко поинтересовались пчелки. — Да, мадам?
— Костюмы в порядке? — еле ворочая языком, спросила Хедер.
— Да.
— Идите. Сегодня с вами весь класс отработает… Бьянка.
— Вы плохо себя чувствуете, мадам? — защебетали девушки. — Что с вами?
— Идите! — повысила она голос. — Я в порядке! В доказательство она споткнулась о первую же ступеньку.
— Ванная готова! — крикнула сверху горничная.
Танцовщицы неохотно двинулись в класс, подгоняемые обрадованной Бьянкой. Но парочка, юркие и стройные, точно водяные змейки, спрятались в одной из комнат и, выждав время, двинулись за Хедер. Это вообще-то их дом, их театр, и их мистресса. Чего она там удумала?
Разумеется, Моран и Гейл успели к нужному моменту. Мадам Хедер собственными руками, будто какая-то горничная, перестилала постель и швыряла скомканное нечистое белье на пол. Занимая всю комнатку, исходила паром бадья на колесиках.
— Джерард, можешь сам дойти? — мягко спрашивала Хедер.
С кровати поднялся высокий мужчина, ухватился за бортик ванной, постоял так некоторое время и через силу дернул на поясе узел простыни.
Моран и Гейл затаили дыхание, но тут проклятый сквозняк захлопнул дверь! Близняшки аж укусили пальцы, чтоб не завопить от разочарования. Издевательски прозвучал весомый плюх. Ч-черти болотные! Зря опоздали в класс.
Тем же утром Хедер окончательно раздала указания, отправилась к себе, проспала десять часов и явилась к вечернему представлению, чтобы после него устроить абсолютно шикарный разгон. Девицы ощутили на загривках знакомую жесткую руку и посветлели лицами.
— Да, мадам, конечно, мадам, — смиренно повторяли они. — Мы поняли, мадам, мы проработаем, исправим, выучим.
Хедер совсем не желала видеть неудобного гостя, но спустя пять дней он сам возник на пороге ее комнаты.
Мистресса оторвала взгляд от бухгалтерской книги, сняла очки и с усилием приподняла голову на затекшей шее.
Да, он, конечно, похудел, зато двигался легко и гибко, не так деревянно, как в тот день, первый день их встречи в кабаре. Гладко выбритое лицо с точечками порезов обрамляли пряди блестящих и чистых, пусть и не столь идеально уложенных волос. Наоборот, Хедер удивлялась, как это ему удавалось превратить свои кудри в такую гладкую и совершенную прическу. Одежда, правда, выглядела смешно. Ранее брюки сидели как вторая кожа, теперь — болтались в поясе. Этот эффект был менее заметен на рубашке. Но жалким Джерард не выглядел. Ослабевшим. Сосредоточенным. Другим.
Молча он подошел, присел в ногах мистрессы. Взял ее руку и приложил к своей груди. Как тогда, неделю назад.
На этот раз в ладонь ударилось — упругое, размеренное. Хедер сглотнула. Неделю назад клетка его груди была пуста, как у выпотрошенного мертвеца в анатомическом театре. Сейчас там билось…
— Сердце, — вздохнул Джерард. — Видишь, Хедер — сердце. Мне нужно было место. Убежище. Я виноват, знаю. Теперь — знаю. Тогда… Понимаешь, с сердцем все немного иначе.
Она начинала понимать его сбивчивую, изобилующую невнятными намеками речь. Или думала, что понимает.
— Болезнь — поэтому? — спросила женщина.
— Поэтому. И не только. Я опоздал, оно остыло. Очень больно.
— Что теперь?
— Теперь?
Он поджал губы и забавно почесал подбородок.
— Надо привыкнуть… Три месяца еще с сердцем.
— А потом? Без — сердца?
— Три года. Десять — предел.
— Всю жизнь? По очереди?
— Всю.
— Но… где же оно было?
— В шкатулке.
— В шкатулке?! Разве такое возможно? И Эрфан?
— У Эрфана шкатулки не было, — дернувшись, сказал Джерард, — там нечего было хранить. Его учитель отдал эту игрушку Межмирью. Эрфан же пожалел меня, Хедер. Не знаю, почему.
Мадам перестала пытаться понять, и теперь старалась просто проглотить информацию, как отвратительную, но необходимую пилюлю, не выведывая рецепт, чтоб и вовсе не вытошнило. Взгляд Джерарда — чистый, как листва после дождя, немного растерянный, со светлыми искорками, принадлежал будто бы совсем другому человеку. Некоторые морщинки разгладились, смягчилась линия скул и подбородка.
Сегодня, сейчас, она уже могла бы сказать, сколько ему лет.
— Сними маску, — вдруг сказала Хедер, испытующе глядя на своего гостя. — Для меня. Здесь ты в безопасности, и никто не войдет, и я не склонна к пустой болтовне. Сними.
Ресницы Джерарда мгновенно опустились. Губы — окаменели. Она растолковала это по-своему.
— У меня была долгая жизнь, и мои глаза наблюдали не только мраморные статуи. Всякое случается с людьми. Клянусь, что не оскорблю тебя своей реакцией, что бы там ни было.
— Сними сама, — сказал он на выдохе. — Давай.
Хедер порывисто привстала, подняла его, усадила на свой диванчик. И решительно зарылась пальцами в жестковатые темные волосы. Остановилась. Потрогала рельефно обработанные камни, нахмурилась. Вгляделась. Дернулась, как от удара. Помотала головой, чтобы отогнать навязчивую, как оса, мысль. Джерард был покорен, и в покорности его таилась опасность, подобно скорпиону в нагретом камне.
Эрфан. Однажды она видела. Волосы Эрфана не были столь густыми, и ленты всегда было заметно.
Хедер сосредоточилась, пытаясь нащупать завязки или хотя бы край, чтобы отклеить маску.
Джерард осторожно покачал головой — нет, глупая, нет.
Пальцы женщины гладили и искали, а разум уже осознал, уже пытался предотвратить накатывающуюся вспышку ужаса.
Маски не было. Не было лица под маской. Маска из самоцветов и являлась лицом Иноходца.
Вышивка по непрочной ткани человеческого тела.
Рубины, бериллы, бирюза и опалы, сверкающие петли бриллиантов. Ослепительная бабочка, будто присевшая на лицо. Две линии темных изумрудов вокруг глаз и фиолетовый, как чернила, алмаз там, где некогда сходились изогнутые брови.
Пальцы ее скользили по камням, срываясь и не веря. Из горла вырвался жуткий сдавленный крик.
И в ответ на этот крик две прозрачные капли выкатились из поблескивающих живым изумрудом глазниц маски, заставляя по пути своего следования самоцветы вспыхивать вишневым, розовым, синим.
Первый раз в жизни Хедер пожалела, что по причине железного здоровья не способна упасть в настоящий, не сценический, а глубокий и долгий обморок.
— Эрфан? — спросила она беззвучно, одними губами.
Джерард кивнул, вытер капли тыльной стороной ладони — с губ, с камней.
— Надо же… Давно я не плакал. Чертово сердце, Хедер. Настроение меняется. Дергаюсь, как свинья на ярмарке.
— Тебе больно?
— Что? А, это?
Он почти даже улыбнулся:
— Нет, не больно. Я недавно вспомнил ее, знаешь, и… Я даже привык к этой проституточной маске. За столько-то лет. Сморкаться только неудобно. В жару чешется. И плохо сочетается с простой крестьянской одеждой.
