Я слышал сквозь собственный вой и траурный бой, как туман шепчет:
— Пора-А-А… Пора-А-А…
— Съедим его.
— Он наш.
— Пора-А-А.
Туман все шипел и шептал. Он все гладил и гладил меня по голове, стирая мое лицо. Руки тянулись ко мне со всех сторон. Я чувствовал их прикосновения. Туман обжигал меня словно раскаленное железо. Я слышал шипение своего тела от каждого такого прикосновения. Туман оставлял на моей матовой коже выжженные черные полосы.
Я терпеливо ждал, когда же эти руки прожгут мою грудь, чтобы растопить мерзкий холод внутри. В руках, неспешно меня поедающих, видел я свое спасение.
«Кто был столь жестоким, что начал мое существование? Кто запустил отсчет моим страданиям? Кто наполнил меня злобой? Кто наполнил меня сомнениями? Я не знаю его. Я не знаю их. Многоликие, они ломают нас еще до нашего рождения».
Жар тумана под похоронный бой снимал с моего лица слой за слоем.
«Зачем я? Зачем существовать? Тепло дня и холод ночи. Я мечтаю о забвении. Я мечтаю о том, чтобы вспыхнуть и мгновенно погаснуть. НЕ БЫТЬ — что может быть лучше этого? Там нет ничего, потому что там нет меня, а это и есть избавление от страданий».
«Бом… Бом-м-м… Бом… Бом-м-м…» — словно удары моего несуществующего сердца.
«Плач мой — реки пролитой крови. Все, что останется в моей памяти, — череда побед и поражений. Я навсегда запомню их горький вкус. Вкус многоликой злобы. Скрип песчаной и костяной крошки на зубах. Что осталось мне после побед — злоба да несмываемый слой пыли от черной земли на душе. Что остается мне после поражений — все та же злоба и чернота».
— Скорби и плачь, — нашептывал мне туман.
— Ты никуда не уйдешь, — шипело и шептало вокруг.
— Кроме нас, ты никому не нужен, — звало и манило.
— Ты нужен только нам, — дрожало эхом в такт ударам колокола.
«Неужели я еще кому-то могу быть нужен?»
Я стоял на коленях в центре скорбного круга. Печаль моя была невыносима. Туман собирался у меня в глазах и, стекая по щекам, каплями падал к моим ногам. На самом деле я не хотел признаваться себе в этом, но это были мои слезы.
Огненные руки между тем, не переставая, терзали меня. Они выжигали во мне глубокие борозды, так что я уже с ног до головы был покрыт закопченным узором ожогов. Жар был уже почти нестерпимым.
И в этот момент я вдруг понял, что скорбь моя — это тоже обман. В первый момент от этой мысли мне стало только хуже. Омерзительный холод в моей груди так никуда и не исчезал. Жар тумана не приносил мне облегчения. И если так пойдет и дальше, он просто поглотит меня и мне придется уйти в вечность, так и не избавившись от колючего холода внутри.
Поняв это, я попытался встать на ноги. Это была моя первая попытка сопротивления, но она тут же утонула в затопившем меня безверии. Бессмысленность существования была очевидна мне. Отсутствие смысла во всем. Отсутствие веры не имело смысла, так же как и не имела смысла сама вера.
«Кто подтвердит мое право на существование? Кто? Ведь всегда и везде меня окружали только враги».
Время мое истекало. Я безвозвратно тонул в болоте скорби. Жалость к самому себе, до того неведомая мне, оказалась настолько сильной, что я не мог найти в себе сил, чтобы сопротивляться ей. Я сделал усилие и вновь зацепился за последнюю здравую мысль, посетившую меня за все время моего пребывания в круге. ОБМАН! Меня пытаются обмануть. Что дальше? Жалость к себе уничтожит меня. Если все обман, то и никчемность существования при всей его очевидности — это тоже ОБМАН.
Выбираться из болота скорби было невероятно трудно. Я через силу убеждал себя в том, во что сам уже почти не верил. И все же обман был очевиден мне. Я заглушал в себе звуки колокола.
Туманные фигуры почувствовали неладное. Руки их стали жечь еще сильнее. Теперь они и вовсе не отрывались от меня, придерживая со всех сторон. Я уже почти не мог пошевелиться. Моя вторая попытка подняться на ноги также не удалась мне. Руки крепко удерживали меня на месте.
— Куда же ты? — шептал туман, и голос его был самой нежностью.
— Ты нужен нам, — и теперь я слышал доброту.
— Ты никому не нужен, кроме нас, — напомнили мне с безграничной заботой.
Но остановить меня было уже невозможно. ОБМАН! Все вокруг меня ложь. Кто так самоуверен, что пытается меня обмануть? Кто так самоуверен, что за моей скорбью и слабостью не может рассмотреть притаившейся смерти?
Во мне начала вскипать привычная злоба. Я почувствовал, как живительная чернота восстанавливающим волновым импульсом проходит через мое тело. Я злился на самого себя. Я злился на тех, кто удерживал меня на одном месте. Я не видел их, но теперь я был уверен в их присутствии — печаль туманных образов тоже была обманом. За тем, что было размытым и нечетким, скрывалась вполне определенная угроза. Злость толкала меня. Злость будила меня, не позволяя вновь погрузиться в сон скорби, где нет ничего, кроме смертельной жалости к самому себе.
Я по-прежнему ничего не видел. Кто прятался в тумане? Теперь я точно знал, что должен убить его. Я должен был сделать это, чтобы освободиться. Я должен был сделать это, чтобы выжить. Если я не смогу, то меня ждет самое ничтожное из всех возможных продолжений — стать чьей-то пищей.
Но как освободиться? Как сделать это, когда ничего не видишь. Меня, как и раньше, окружали фигуры из тумана. Теперь я понимал тайный смысл этого места. За легкостью, за прекрасным внешним видом, за скорбью и святостью размытых ликов тумана на самом деле скрывались грязь, запах нечистот и гниющей плоти. Я видел свое покрытое глубокими рубцами ожогов тело и понимал, что нечто поедает меня заживо и я ничего не могу с этим поделать. Незряче рубить туман не имело смысла.
Я смотрел по сторонам. Я пытался найти выход. Краем глаза я заметил движение у своих согнутых в коленях ног. Я опустил глаза вниз.
В первый момент я ничего не понял. Мне показалось, что на небольшом участке, как раз перед моими коленями, земля исчезла. Я словно смотрел в окно. В окне я увидел затянутое туманом небо. Еще в окне был незнакомый мне человек. Он смотрел на меня с другой стороны. Его лицо не понравилось мне — матово-мертвое с дымящимися, словно у стражей зелеными глазами, оно отталкивало от себя. Волос на голове незнакомца не было. Вместо растительности все лицо и голый череп человека покрывал выведенный одной линией сложный узор ожогов. Я дернулся в надежде достать незнакомца. Сделал я это потому, что принял его за того, кто медленно поедал меня. Человек с обожженным лицом дернулся мне навстречу.
В этот момент я понял, что никогда не видел своего настоящего отражения. В первое мгновение мне нестерпимо захотелось отвернуться от самого себя. В образе моем, в моем самоопределении виделось мне что-то постыдное. Запрет на свое отражение, на то, что нет иного образа, кроме определенного тебе раз и навсегда, глубоко сидел во мне. Моим отражением для меня всегда был тот, кого я называл братом. То, что на самом деле я могу выглядеть по-другому, мне даже не приходило в голову.
