Минуту Джер стоял, глядя на металлический, выпуклый, огромный бок и ощущая, как поднимается внутри волна сопричастности. Выпуклость, чуждая привычно плоским поверхностям и прямым углам нашей цивилизации, представилась ему гранью иного пространства, стыком миров. Кто-то явно хотел заглянуть к нам оттуда, давил всем весом, прогибал стенку…
Джер нарисовал дыру. Черную большую дырищу с отогнутыми краями — металл был разодран, как жесть консервной банки, и с той стороны вырвалась в наш мир огромная когтистая лапа. Вырвалась, проскребла борозды в металле и замерла. А повыше — насколько хватило роста — и подальше от первой дыры Джер нарисовал вторую. Из нее смотрел огромный, желтый, с горизонтальным зрачком, неожиданно не страшный, а любопытствующий глаз.
А на заборе Джеру рисовать расхотелось. Лишь на одной из бетонных секций он задумчиво изобразил переплетение букв и цифр в стиле техноджангл. Суставчатые стебли бамбука плавно переходили в серые трубы с заклепками на стыках, одна труба протекала — и капли воды орошали остренькие листья бамбука, а в самом низу рисунка набежала лужица… Буквенно-цифровая комбинация была случайной — рандомно сгенерированный пароль в другую реальность.
Новое понимание неотвратимо рождалось в Джере, рвало сознание изнутри — как та, не враждебная, но безжалостная лапа дракона.
Еще немного…
Закусив губу, Джер привалился спиной к забору.
Он увидел…
Он увидел ГОРОД.
В единой нестерпимой вспышке озарения ему предстали острые шпили, устремленные в небо, и широкие улицы, полные света, бесшумных машин и смеющихся людей. Джер увидел город на перекрестке времен и пространств, живущий в мире с собой, со своими обитателями — и с внешними соседями. Мегаполис, полный любви, а не ненависти. Город, каким он должен быть.
Слезы навернулись Джеру на глаза. Сквозь их дрожащую пелену он по-новому глянул на преображенный им кусочек старого города, на рисованные окна в другой, прекрасный мир.
Все, что делал и сделал он до сих пор, явилось Джеру в ином освещении, в правильной проекции.
Что может он — не финансист, не политик? Граффер — и то без команды. Художник-одиночка.
Только лишь рисовать.
Рисовать!
Заполнить своими граффити грязные, тусклые стены тоскливого обиталища мертвых людей. Показать им жизнь — такой, какой она должна быть. И тогда, возможно…
Время обернется вспять. Дождь напоит мертвую розу, и она оживет, и бабочка прилетит из-за двери, и люди поймут, как надо быть.
Подхватив рюк, Джер заспешил прочь, дальше. Ночь коротка — а он хотел, чтобы утром они увидели… повсюду… и не смогли не заметить…
Пересохло во рту. Горело в горле. Безжалостно стучало в висках.
Задуманное тобой — одному не под силу, трезво подумал кто-то внутри Джера. Для этого нужно много, слишком много тебя. Одиночка — ты надорвешься. Сойдешь с ума.
Ну и пусть, упрямо ответил Джер.
Он бежал.
В этом городе было довольно глухих стен и заборов. Глухих, немых и незрячих. Даже много. Даже чересчур.
На серой стене казенного учреждения Джер нарисовал фонтан, весело разбрызгивающий воду, и воробьев, прилетевших ее пить.
По забору трамвайного парка Джер отправил гулять чинную цепочку розовых слонов. Каждый слон держался хоботом за хвост предыдущего. Вслед за ними ехал маленький трамвай того же цвета.
На глухой стенке кирпичного дома Джер изобразил балкон. На протянутых бельевых веревках сохли детские вещи. Крошка черный котенок сидел на пороге балконной двери.
Джер спешил.
Он дорисовывал продолжения улиц в тупиках, оставлял быстрый росчерк «GeR» и бежал дальше.
Он делал двери и окна, где их не хватало. За эту ночь он сделал множество дверей и окон — распахнутых настежь, ведущих в город, который увидел Джер.
Но их продолжало не хватать.
Джер прекратил обращать внимание на детали, он рисовал скетч, контур, намек — и рвался вперед, к следующей пустой плоскости. Два ощущения боролись в нем. Первое, подлое и тоскливое, казалось отчего-то привычным, словно Джер уже испытывал его совсем недавно. Это было ощущение, что он опаздывает, не успевает… и не успеет. Второе, восторженно-жуткое, было новым и неизведанным. Если пытаться определить, оно являло собой что-то вроде инстинкта пространства — как окружающего, реально трехмерного, так и рисованного, иллюзорно-многомерного.
Когда это понимание пришло к Джеру, он даже остановился. И, осмотревшись в поисках подходящих средств, нашел.
Уродливая туша кинотеатра доминировала над окрестностями. Ее бетонные бока воззвали к Джеру с настоятельностью чистого листа. Ртутные фонари освещали пустую улицу, скверик с тремя деревцами и скамейкой. На скамейке спал бомж, сакраментально прикрывшись газетой. Кинотеатр был закрыт на ремонт. Профессионально растяпистые строители оставили под лестницей козлы, большие и поменьше. Джер бросил пустой рюкзак и, не успев задуматься, в три прыжка оказался наверху, с двумя последними баллончиками белой краски в руках.
На миг прикрыв глаза, он ощутил суть пространства — как лабиринт с непостоянным числом измерений, где возможность переходит в реализацию сразу несколькими путями — или не переходит вовсе, оставляя события в точке потенциала. Размашистыми, уверенными линиями Джер начертил на плоскости бетона визуальное уравнение вселенной, интуитивную аналоговую модель запредельно точных расчетов творения.
Засипел, выдыхая пустоту, второй из баллончиков. Краска закончилась. Совсем.
У Джера поплыло перед глазами. Огненной волной подступила тошнота. Джер закашлялся — и от кашля согнулся пополам, прижал забрызганные краской руки к груди. Легкие жгло невыносимо. Джер понял, что упадет. Продолжая кашлять, он опустился на колени и кое-как угомонил приступ. Затем осторожно спустился вниз.
Руки повисли безвольно. Ноги подкашивались. Джер чувствовал неимоверное опустошение — словно выплеснул наружу все, что составляло его суть. И новое понимание, и прежние надежды. Всё до капельки. Ничего не осталось внутри.
Он был пуст, как баллончик из-под краски.
Совсем.
Не было ни мыслей, ни желаний, ни чувств.
Джер поднял голову. Белый лабиринт на стене показался ему невыразимо странным и совершенно чужим — словно не он сам только что создал эти линии.
…Использовал себя, как баллончик, чтобы создать эти линии.
До остатка выжал свою душу. Насухо.
Джер отвернулся.
Перед ним был город. Опять город. Прежний, равнодушный.
И ночь еще не истекла.
На деревянных ногах Джер двинулся прочь.
