В голове Фёдора никак не укладывалось происходящее с ним. Разве так бывает, чтобы раны от пуль ещё не затянулись полностью, а кости срослись за три дня? Как там Джулиус сказал? Магия? Что это такое, магия? Какие такие каналы ему расширили и прочистили? Все эти мысли беспорядочно роились в голове, пока Фёдор одевался. Это что? Исподнее? Лёгкие, зауженные белые штаны до середины голени на верёвочках с разрезом впереди на месте ширинки, из этой же ткани рубаха, не достающая до колена на ладонь, со свободным воротом и небольшим разрезом со шнуровкой. Толи короткие чулки, толи длинные носки до колена с завязками. Как они изготовлены и из чего, не понятно. Структурой они не погожи на земные чулки и носки. На ощупь шелковистые. Ни швов, ни плетения, но всё же ткань. Тёмно-синие штаны из ткани похожей на шерстянку, из коей бабы праздничные юбки шьют да платья. И тоже на завязках. По нужде пойдёшь, если сильно приспичит, пока с завязками путаешься, так и опозориться можешь. Синяя верхняя рубаха на выпуск, расшита по горловине, рукавам и подолу цветными узорами с серебряной нитью и опять шнуровка с завязками. Надевается через голову, как и нижняя. Что они тут пуговиц наделать не могут? Хоть деревянных или костяных. Туфли. Тонкая плоская подошва. Но крепкая. Кожа на туфлях мягкая, коричневая. Застёгиваются пряжкой на ремешке. Пряжка металлическая, похоже, серебряная и украшена камешками, синенькими. Он серебряное колечко с таким камушком жене Павле подарил, когда она дочку Женечку родила. А когда сын Володька родился, серёжки золотые дутые. Уфф! Пока одевался, что-то ослаб. Шутка ль в деле, трое суток проспать!
Только присел на кровать, в лекарскую вбежала девушка со шкатулкой в руках. Стройная, аккуратная, высокая. Тёмно-зелёное шёлковое платье, длинное, свободно ниспадающее, носы туфелек едва выглядывают. По подолу и по груди золотое шитьё. Вырез платья скромный. На шее, на серебряной цепочке и в серебряной оправе висел прозрачный зеленоватый плоский камень. Каштановые волосы убраны в косу и свёрнуты на затылке, закреплены шпильками с зелёными камешками. Серо-зелёные большие глаза миндалевидной формы смотрят с отчаянной решимостью и с затаённой надеждой. Носик прямой, аккуратный, скулы высокие, подбородочек кругленький.
Всё это Фёдор одним взглядом увидел. И фигуру по-мужски оценил. Породистая. Не крестьянка, уж точно. Матушка Фёдора тоже была породистой, стройной, высокой. Отец, хоть и был кузнецом, но низкорослым, жене до подбородка лишь доставал. А уж поиздевался он над ней, поизголялся вдосталь. Любви-то между ними не было. А откуда она возьмётся, если они друг друга в церкви увидели. Отцы сговорились да и оженили их. Как пьяный напьётся, так вся семья из дому вылетала в чём была, даже зимой. По соседям не прятались. Мать стыдилась, сор из избы не выносила. Летом под яблоней ночевали, а то на сеновале и в клети. А уж когда Фёдор в силу вошёл, шестнадцать лет исполнилось, встал на защиту матери, руку отцовскую удержал, вот тогда и прекратились материнские мучения. А к шестнадцати-то годам Фёдор уже выше матери вымахал да на кузне силушки набрался. Хоть и худой был, да жилистый. Помаши-ко молотом изо дня в день. Отец не любил его, потому что в мать пошёл и непокорный уж слишком был, своевольный.
- Джулиус, – окликнула девушка лекаря грудным голосом, выдернув Фёдора из воспоминаний. – Как состояние раненого?
- Здоров, почти, хозяюшка, – сообщил лекарь, с доброй снисходительностью глядя на девушку.
- Что значит почти?
- Раны у него особенные, слабо поддаются лечению, а магии у него с коготок чвирка (воробья).
- Как твоё имя, пришелец? – обратилась она к Фёдору.
- Фьёдор у него имя, – ответил Джулиус.
- Джулиус, я не тебя спросила, – холодно одёрнула лекаря девушка.
«Ого! А девица-то с характером», – подумал Фёдор, тяжело вставая с кровати.
- Сиди, сиди, – девушка подскочила к нему, мягко нажимая на правое плечо.
Фёдор вернулся в прежнее положение, слегка поморщился.
- Болит? – участливо спросила.
- Немного побаливает, если потревожить.
Вблизи он разглядел, что она не так уж юна, как ему показалось в начале. Это была женщина, хоть и выглядевшая юно, лет двадцати, но пережившая, или ещё переживающая большое горе.
- Моё имя Элоизалия, но ты можешь меня называть Элоиза. Джулиус, вот, как ты велел, – поставила на стол шкатулку. – Пит сейчас подойдёт. Я его на кухню отправила за бульоном.
Вошёл Пит, неся на подносе глиняную кружку на пол-литра и небольшой ломтик хлеба. Поставил на стол. На Фёдора пахнуло крепким наваристым куриным бульоном. Желудок отреагировал голодным болезненным спазмом.
- Поешь, Фьёдор, – пробасил Пит, подставляя к столу стул. – Тебе сейчас кроме бульона и лечебного хлеба ничего нельзя. Через два часа поешь более сытно.
Фёдор подошёл к столу, сел на стул и поспешно схватил кружку обеими руками, поднёс к губам. Горячий, но не обжигающий бульон плеснулся в рот. Первый жадный глоток прокатился по пищеводу и растёкся теплом по желудку, ещё более разжигая аппетит. Второй глоток был уже более спокойным. Фёдор взял хлеб, понюхал. Кроме хлебного духа почувствовал аромат какой-то приправы, не знакомой, но приятной. Судорожно вздохнул и начал есть, откусывая хлеб и запивая бульоном. Ел размеренно, спокойно, смакуя и не обращая внимания на присутствующих людей.
Сколько он не ел? В полевом госпитале давали жидкую овсяную кашу, сдобренную подсолнечным маслом. Кормили ли перед отправкой, Фёдор не помнил, потому что часто уходил в бредовое состояние. Мозг работал вяло, память подводила. Ему сказали, что он спал трое суток. А до этого? Сколько времени он здесь?
Фёдор поставил пустую кружку, вытер губы салфеткой, заботливо поданной хозяйкой.
- Благодарствую, госпожа, – встал со стула и слегка склонил голову, обозначив уважение и благодарность.
- Нет, нет, – подошла почти вплотную Элоизалия, легко коснулась левой руки. – Нет, Теодор, нет, – проговорила мягко, а в глазах слезинки вот-вот выплеснутся. – Я для тебя не госпожа.
Поддерживая, помогла дойти до кровати. После еды на Фёдора накатила слабость.
- Посиди пока. Мы сейчас быстро, потом уйдём отсюда.
А потом… потом Фёдор наблюдал странную сцену. Шкатулка была открыта. В ней что-то лежало. Лекари по одному подходили, сделав надрез на пальце и назвав себя, капали кровью на это нечто и произносили клятву о сохранении тайны сийра Теодора ду Кэррогес-Грэфикс и сийры Элоизалии ду Кэррогес-Грэфикс. Когда капля крови попадала на предмет, лежащий в шкатулке, появлялась вспышка сияния. Закончив с принятием клятвы, графиня закрыла шкатулку.
Неожиданно дверь лекарской резко распахнулась, и в неё буквально ворвался пожилой мужчина и, через одышку быстро бежавшего, прохрипел: «Хозяин!», – кинулся к Фёдору, сидевшему на кушетке. Со слезами на глазах опустился перед ним на колени, шепча: «Хозяин, вернулся! Слава Проматери!». Фёдор с удивлением и недоумением смотрел на мужчину, пытаясь сказать, что он не хозяин, но язык не слушался, не поворачивался, и он вопросительно посмотрел на графиню.
- Павлис, успокойся, – мягко, успокаивающе, сказала графиня. – Граф ещё не совсем здоров. Лучше проверь, как подготовили покои графа, и через два часа прикажи подать в них обед. Для меня, как обычно, и для графа то, что сготовили.
Павлис поднял глаза на хозяйку, вытер ладонью сбежавшую слезу.
- Дда, дда, я сейчас, – поднялся с колен. – Простите, что не сдержался.
- Павлис, как дела у дочери? Благополучно ли прошли роды? – спросил Джулиус.
- Всё хорошо, – на лице мужчины появилась улыбка. – Родился мальчик. Сийра…, – и словно опомнившись, – сийр, – повернулся к Фёдору, – Эсмунд просит твоего благословения для сына и разрешения дать ему твоё имя.
Фёдор вскинул глаза на графиню с немым вопросом: «Как быть?». Она едва заметно кивнула, подбадривая и одобряя.
- Да будет так, – произнёс Фёдор первое, что возникло в голове. – Носить твоему внуку имя Фё… Теодор и быть ему умелым и храбрым воином, как его отец. Подарок же надо, наверно? – снова вопросительный взгляд на графиню.
