— Альдира, ты отнесёшь меня к Камню? Я хочу спеть «летучую» и выздороветь. Хочу положить конец вашим спорам. Мне нужно домой, к Вилья. Кто там сейчас присматривает?
— Стира, — ответил мудрый. — Он присматривает за угодьями и готовит к посвящению твоего преем… то есть, твоего будущего напарника и ученика. Кузнеца, я не запомнил, как его покачто зовут.
«Покачто зовут», значит?! Говорить вслух было тяжело, безмолвной речью — тоже. Вильяра молча проглотила вопросы и возражения. Да, она при свидетелях назвала кузнеца Лембу своим преемником. Однако Вильярой Младшим, напарником и учеником, она его совершенно не представляет. Хотя… Нет, всё это нужно обдумать, обговорить и решить позже, во благовременье.
— А старый Латира… Он… Совсем сгинул?
— Когда твой Нимрин сделался Повелителем Теней, то призвал мудрого Латиру в полной силе и разуме. Но после песни Равновесия, воплощённые Тени ушли, и друг наш тоже не задержался в мире живых. Он обещал мне, если сможет, вернуть тебя со щуровых троп.
Вильяра улыбнулась, сквозь набегающие слёзы:
— Он, правда, помогал мне… А Нимрин? Ты говоришь, он спел песнь? А потом?
— Чужак не вышел из круга. Наритьяра вышел, а он — нет.
Странно: прежде из кругов выходили либо двое, либо никто. Но трёх раз мало для уверенности, что бывает только так. Альдира больше ничего не сказал ни о чужаке, ни о Наритьяре, ни о песни Равновесия, и в этом умолчании Вильяре померещилась какая-то неприятная тяжесть. Но на расспросы у неё сил не было. Она просто прикрыла глаза и послала зов своему воину. Нимрин не ответил, но и ледяной, смертной тяжести колдунья не ощутила. Не потому ли, что сама чуть жива?
— Альдира, послушай… Сколько раз мне тебя спрашивать? Отнесёшь меня?
Мудрый отвёл взгляд, тяжело вздохнул и признался:
— Прости Вильяра! Мне страшно брать тебя на руки. Ещё страшнее нести изнанкой сна. Я так боялся тебя потерять, что до сих пор все поджилки трясутся. Но нам надо идти, ты права. Скажи, куда мне тебя лучше отнести?
— К любому Камню, куда ты легко найдёшь дорогу. Не надо пугаться из-за меня, о мудрый Альдира. Мне больше по сердцу твоя радость.
***
И всё-таки Альдира боялся, сомневался, хотя не мог докопаться до корня своих сомнений и страхов.
Молодая колдунья, воспитанница Латиры, задела его за живое с первого раза, как он приметил её. В беленькой северянке сошлись воедино черты, которые он ценил в женщинах, и всё, что он уважал, чем восхищался в сёстрах по служению. Опасное слово: сёстры. Урождённых сестёр братья не валяют по шкурам, это беззаконно. Зато с сёстрами по служению не только на шкурах дозволено кувыркаться. Их и в круг с собою зовут, чтобы принять больше колдовской силы. А сёстры, за тем же самым, зовут в круг своих братьев по служению. Все мудрые равны перед охотниками, равны перед стихиями, это закон. И та повадка, что заставляет охотника в миг опасности заслонять собою мать своих детей, уже не про них, не для них. Но и между мудрыми случается сердечная приязнь, когда рана друга или подруги кажется больнее своей. С Альдирой вдруг случилось такое: даром, что пока не уверен, взаимно ли?
Не так, ох, не так привести бы ему Вильяру к Зачарованному Камню! Привести бы её сюда весёлую и здоровую: за руку. А не на руках, когда каждый шаг отдаётся болью, одной на двоих.
— Положи меня здесь, Альдира, и подожди.
— Ты не пойдёшь в круг?
— Нет. Не сейчас.
Решение Вильяры разумно. Она слишком слаба телом, и Камень ей незнаком, и явились они сюда без должного почтения: изнанкой сна. Мудрый бережно опускает свою укутанную в шкуры ношу на снег, садится рядом, они вместе поют приветствие Камню. Вильярин голосок тих, словно шелест сухого былья, но поёт она складно, и Камню нравится.
Хотя, после песни Равновесия все Камни успокоились и стали щедры на силу. Альдира быстро задрёмывает, угревшись в тёплом и ровном потоке. Он устал, ужасно устал за три дня препирательств в Совете. Он многое не рассказал Вильяре: пусть сперва исцелится, потом узнает. Вновь избранный временный глава Совета Мудрых молча ждёт, отдыхает, копит силу впрок.
— Альдира, отойди в сторонку, я попробую спеть «летучую».
Мудрый вздрагивает, пробуждаясь от дрёмы. Тревожное предчувствие снова колет ему сердце, но рассудок, хоть разорвись, не замечает признаков опасности. Альдира встаёт, отходит на двадцать шагов, скрипя настом.
«Летучая песнь» коротка: миг — из кокона шкур взвивается белый сияющий вихрь. Столп снега и ветра пляшет по горе, разметая искристую пыль. Вильяра-вихрь почтительно, посолонь обходит Камень и тут же, озоруя, залепляет Альдире снегом глаза. Возвращается на прежнее место, чтобы вернуть себе двуногое обличье…
Вскрик: короткий и болезненный! Альдира метнулся к оседающему в снег телу. Пока добежал, колдунья сжалась в комочек, скуля от боли. Из-под повязок остро пахнуло свежей кровью. Как? Почему? Альдира на миг растерялся, не понимая… Безмолвная речь Вильяры торопливо забилась в висках:
«Альдира, скорее! Тащи меня к целителям. Рана от собственной руки, в круге Зачарованных Камней, нанесённая не по обряду. Я ранила себя, и снова ранила. Я дура! Как я не догадалась, что Летучая мне не поможет…»
— А я-то дурак! — хлопнул себя по лбу Альдира. Почему не вспомнил Зунгиру и кровь, капающую с его руки после каждой Летучей песни? Почему не подумал, что сборище бродячих алтарей в Пещере Совета сойдёт за настоящий круг? И не оправдывает Альдиру, что сам он тех Камней не видел, а очнулся, когда они уже ушли…
Больше всего Альдира боялся не донести Вильяру живой. Боялся, что целители из дома Травников справятся с её раной хуже, чем Нимрин в прошлый раз. Зря боялся! В шесть рук они сделали лучше. А пел над нею мудрый сам. Тут уже не до страхов и сожалений: удержать бы. Удержал. И снова вынужден был уйти в Пещеру Совета, оставив раненую под присмотром Талари.
***
Вильяра ошиблась, жестоко ошиблась. Заплатила за ошибку новой болью и вновь пребывает нигде, никем. Снова слышит ласковый голос Пращура:
«Торопливая беляночка, быстро ты ко мне вернулась!»
«Я должна была сообразить, я — дура!» — отчаянно корит она себя.
«Ты умная девочка и сильная. Ты пострадала, зато сбросила отметины, что оставил на твоём теле выродок Тьмы. Теперь тебя лечат наилучшие целители из ныне живущих. Ты выжила. Ты встанешь на ноги и вернёшь свою силу.»
«Да! Только Летучую песнь я больше не пропою.»
«Это будет разумно — не петь её больше. Твоё служение станет сложнее, но тебе дадут младшего напарника. Ты сможешь посылать его туда, где опасно, где без Летучей никак не обойтись. Всё будет хорошо, беляночка.»
На взгляд мудрой, вовсе не хорошо… Но не со сказочным Пращуром же об этом спорить! Лучше она задаст ему вопрос: а вдруг, ответит?
«Пращур, о Пращур, говорят, ты знаешь всё, чего не знают даже Тени. Неужели нельзя изгладить эту рану с моей сущности? Чтобы я возвращалась из Летучей не с распоротым брюхом?»
«Зунгира мудрый так ничего и не придумал. Как однажды, сгоряча, порезал себе ладонь в круге, так и возвращается каждый раз.»
«Пращур, я знаю о Зунгире! Но царапина на ладони — не страшно. А моя рана смертельна без быстрой помощи. Нимрин спас меня в первый раз, Альдира во второй. Неужели ничего нельзя сделать, чтобы я обошлась без третьего?»
«Ищи, беляночка! Если ты поймёшь, чем ещё, кроме тяжести, отличается твоя рана от раны Зунгиры, ты сделаешь первый шаг по пути исцеления. Вспомни хорошенечко, как ты себя ранила, это важно.»
Последнее, что Вильяре хотелось бы вспоминать: хоть наяву, хоть во сне, хоть в этом странном небытии! Нож в кулаке, судорожно стиснутые пальцы, чужая воля твёрдо ведёт её руку. Колдунья режет себя, отчётливо сознавая происходящее, отчаянно сопротивляясь — и безуспешно.
