И снова застыл. Он смотрел на Шерон, лишь краем сознания отмечая, как Мильвио остановился за ним.
Она сидела по-карифски, точнее — стояла на коленях, кулаками упираясь в одеяло и задрав лицо к потолку. И очень изменилась за те дни, что Пружина её не видел. Похудела еще больше, чем прежде. Кожа стала бледной и сухой, нездоровой, столь тонкой, что сквозь нее, казалось, просвечивают кости. Особенно это было заметно на руках и на скулах. Волосы в беспорядке, спутаны, белых нитей в них добавилось, а глаза огромные, словно у совы.
Вываренные, как солнце нынешнего дня.
Чужие. Не этого мира.
Глаза чудовища. Или ведьмы из зловещей сказки.
Тонкое левое запястье совсем недавно кровоточило, Тэо видел, что повязка, которую сделал Мильвио, сильно намокла от крови, а та, просочившись сквозь бинты, испачкала еще и простыню с одеялом.
Над Шерон, тускло сияя белым светом, точно две маленькие злые звездочки — кружили кубики игральных костей.
Именно они издавали это отвратительное зловоние, словно приносили его в спальню со всех погостов мира и полей сражений.
Несколько секунд Тэо смотрел в серое лицо некроманта, на обескровленные искусанные губы, страшные глаза. Было понятно, что Шерон его не замечает и словно спит наяву.
— Она ведет битву, — справившись с тошнотой от мерзкого запаха, произнес Тэо. — Но с кем?
Мильвио положил тяжелую руку ему на плечо, потянул за собой, прочь из комнаты. Пружина бросил полный сожаления последний взгляд на девушку, прежде чем пойти за треттинцем.
Стоило лишь преодолеть невидимую границу, как кладбище осталось за спиной и появилась возможность дышать. Мильвио поднял опрокинутый стул, толкнул, рассчитав столь ловко, что, проехав по полу через все помещение, тот остановился перед Тэо.
— Идем на балкон, сиор.
Он не скрывал иронии. Перебрал пустые бутылки, одну чуть не разбил, нашел целую, кинжалом срезал печать, взялся за штопор, подхватив два стакана. Тэо, подняв стул, пошел за южанином.
Снег закончился так же внезапно, как начался. От него остались лишь капли да лужицы. Стало жарко, даже знойно, и наступающая ночь влажно дышала землей, которая отдавала тепло пасмурному небу.
Огни горели только по этому берегу, а еще в порту, трех башнях и по периметру ближайшего к дворцу сектора городской стены укреплений. Большая часть Рионы была погружена во мрак, но Тэо помнил её в первую и во вторую ночь, пока люди еще оставались живы и кто-то мог поддерживать пламя.
То горело ярко-синим, болезненным для глаз светом.
Мильвио разлил вино. Густое, медово-янтарное и, наверное, ароматное, но Тэо, все еще пребывающий мыслями у постели Шерон, скованный запахом, остерегся пить. Просто принял стакан, ожидая, когда Мильвио начнет говорить.
— Ты прав. Она уже несколько дней ведет битву с собственным даром, — наконец ответил треттинец, облокотившись о перила. — И я могу лишь надеяться на её победу. Нам всем очень повезло, мой друг. Что сначала она была указывающей, затем долго жила рядом с самым большим некрополем в мире, потом — что ей в руки попала книга старого некроманта, а способностей Шерон оказалось достаточно, чтобы учиться. И наконец, браслет. Она сумела с ним договориться. — Бывший волшебник сделал глоток, прищурился. — Это большая удача. Не будь всего перечисленного — и финал истории первого некроманта за тысячу лет уже бы наступил.
— Почему сейчас? Из-за близости той стороны?
— Я как-то рассказал ей о мотыльках, которые падают на стекло. Их вес ничтожен, но если ночных бабочек будет много, очень много, то стекло не выдержит, мой друг. Она закалила стекло всем, что я перечислил. Но вот это... — Треттинец провел рукой вдоль мрака, в котором скрывался ночной город. — Умерли тысячи, почти одновременно. И Шерон захлебнулась в смертях, как утопающий захлебывается в воде. Стекло дало трещину, но держится. Пока держится...
Он замолчал, снова стал смотреть на вымерший город.
— Что будет, если она не справится? Если дар смерти возьмет верх над её волей? Она погибнет?
Мильвио покачал головой:
— Нет. Она слишком сильна для подобного исхода. Раньше — возможно. Теперь нет. Шерон не умрет.
Тэо облегченно перевел дух и наконец-то решил попробовать вино. Словно галька на морском берегу, которую лизнул, а теперь колет язык от яркой соли. А еще смола и ежевика.
— Всегда поражался, как ты можешь выбирать среди бутылок столь интересные.
— Опыт долгих лет. — Вопреки ситуации, Мильвио нашел силы на улыбку, но тут же стал серьезен. — Ты не до конца понимаешь последствия, если дар победит волю Шерон. Если стекло лопнет.
В вине появился кислый привкус. Укусил язык и нёбо, охладил гортань.
— Она не умрет. Но изменится. И поверь, сиор, эти изменения тебе не понравятся. Никому не понравятся. Её захватит смерть, та, что подчинялась ей, теперь подчинит ее. Представь себе жестокое существо, потерявшее прошлое, стремящееся лишь множить трупы и повелевать ими. И так до бесконечности. По кругу.
Тэо увидел в глазах собеседника тревогу, но ничего не спросил. Не знал, какой из десятка волнующих вопросов задать первым, и, он признался в этом самому себе, страшился спрашивать.
— Существование тзамас в нашем мире было предопределено если и не Шестерыми, то самими асторэ. Но где-то в веках, после бледных равнин Даула, некроманты пошли своими, очень темными тропами. Они конфликтовали с нами, их ненавидели таувины. Часто с ними можно было договориться, но случалось, что той стороны в их сердцах накапливалось чересчур много, и тогда мир накрывало безумие. Когда не человек управляет даром, а дар человеком — он вытаскивает из души все самое темное. С браслетом она очень сильна, слишком сильна, чтобы не учитывать последствий. Волки, которых она подняла на перевале, покажутся милыми овечками.
— Что нам делать, если такое случится? — От подобного вопроса на языке остался крайне отвратительный привкус, который нельзя прогнать даже целой бутылкой хорошего вина.
Мильвио указал на меч. Тот, в слабом отблеске свечей, обернулся в зловещие тени, словно в тяжелый длинный плащ. На миг Тэо почудилось, что они едва заметно шевелятся, дышат, он напрягся, пригляделся, но понял, что это обман зрения, всего лишь игра воображения и света.
— Это тоже артефакт одного из Шестерых, как мы теперь знаем. Полагаю, высок шанс, что Фэнико смог бы противостоять браслету.
Они долго смотрели друг другу в глаза. Продолжать не имело смысла. И так все предельно ясно. Тэо внезапно осознал, насколько сидящий перед ним южанин вымотался за последние дни. И перед каким непростым выбором он стоит.
Никому подобного не пожелаешь.
Мильвио аккуратно поставил стакан с вином на балконные перила, сходил в комнату, поднял меч, вернулся.
— Фэнико в прошлом носил иное, истинное имя. Как его назвал первый владелец? Лед? Губитель? Клевер? Или просто Меч? Возможно, до того как Тион совместил клинок со своим веером, настоящее имя подходило куда лучше нынешнего. — Мягко, почти нежно прошелестело, когда треттинец извлек оружие из ножен. — Он сильно изменился от первоначальной задумки мастера, его создавшего. И речь не только о рукояти и гарде, которые сделал я. Сам клинок стал иным, мой друг. За годы, что его точили и правили, — уже и легче. У меча появилась иная душа, но он, полагаю, помнит многое. Всех тех, кого забрал на ту сторону. И вот что я тебе хочу сказать, мой друг. На Фэнико достаточно крови тех, кого я считал своими друзьями.
Мильвио хмыкнул, досадуя на себя за эти слова.
— Нет. Не так. Тех, кто были моими друзьями. Война Гнева раскидала нас по разные стороны, и мы рвали друг другу глотки. Не буду оправдываться, я горел жаждой мести ничуть не меньше, чем Тион. И считал всех, кто против, кто остался с Мелистатом, предателями и убийцами. Молодости часто сопутствует глупость, тут Лавиани права как никогда. Ты всегда на светлой стороне, те, кто против тебя, всегда на темной. Никаких полутонов, никаких компромиссов. Что это, если не глупость? Знаешь, кто изменил меня? Больше, чем вся та жестокая бесконечная бойня, с испытаниями, потерями, жертвами и поступками, о которых я до сих пор сож... — Он криво, болезненно улыбнулся лишь одной стороной рта. — Которых я стыжусь. Лавьенда. Первая, после Мелистата, среди наших врагов. Вторая, после Тиона, по силе в нашем поколении волшебников. Когда я проиграл ей поединок, она сделала то, чего не сделал бы я — пощадила меня. Я, а точнее, тот волшебник из прошлого, убил бы без сомнений. Но она зародила во мне эти самые сомнения. Пускай я навсегда лишился магии, выгорел, но растерял свою ненависть. Та, сгорев, унеслась пеплом вместе с ветром, который перестал мне подчиняться и пожрал земли, теперь называемые Смерчами. Войс в тот день умер. Или стал умирать. Я вдруг увидел себя со стороны. Всех нас. И увиденное вызвало во мне отвращение. Мы потеряли человечность, мой друг. Перестали замечать простых людей, превратили их в фигурки на игровой доске, безвольных кукол, в куски мяса, которые должны были исполнять нашу волю и умирать за нас. Мелистат, без сомнения, был виноват, я до сих пор так считаю, но виноваты ли десятки тысяч, что не пережили Войну Гнева? Очень сомневаюсь.
