Слезы Огня (СИ) - Завгородняя Анна Александровна

— Чего бормочешь? — спросил меня старик.

— А? — только и ответила я. Обрывки сна, мужская спина и пламя все еще стояли перед глазами, медленно тая, словно снег или дымка, порванная ветром в клочья.

— Я спрашиваю, чего опять бормочешь, — старик сел рядом, и я привстала, чтобы увидеть, что мы, как и прежде лежим на соломе в телеге, медленно катившейся по разбитой дождем дороге. А возница, лениво жуя соломинку, только мирно покачивается в такт своей старой кобыле.

— Ничего я не бормочу, — ответила я, — Просто сон приснился.

— Ага, — старик кивнул, — Сон, значит.

Я чуть улыбнулась уголками губ и села свесив ноги с телеги, бросив взгляд на чавкающую грязь под колесами.

Снова тот же сон, вот уже несколько ночей подряд…один и тот же… И мне даже теперь, наяву, хочется увидеть того человека, что проникает в мое сознание, хотя, возможно, я его просто придумала.

Мы ехали уже сутки, с пересадкой на последнем постоялом дворе, где я как и прежде танцевала, а мой спутник пел свои песни. А как же иначе, если мы так зарабатывали себе на пропитание и жилье. Куда мы двигались, знал только старик…

Впрочем, с этого места по порядку.

Детство мое прошло далеко от этих мест, куда забросила меня судьба. Первыми воспоминаниями были покосившийся дом да огород с кривым забором в небольшой деревушке, что раскинулась неподалеку от тракта, ведущего в город. Мне было пять лет, когда у матушки родился долгожданный сынок Первуша, а после него, через два года на свет появилась и Милолика. К появлению второй дочери наш отец, Везнич уже поднял хозяйство и отстроил дом и теперь на месте старой покосившейся избы стоял крепкий большой дом с хлевом и курятником, а рядом был разбит огород, да еще за домом подрастал молодой сад с яблонями и грушами.

Я помню отчетливо тот день, когда появилась Милолика, потому что именно с того дня моя жизнь медленно, но верно стала меняться и не в самую лучшую сторону. Если раньше мать хоть иногда да могла приласкать меня, то теперь обходила стороной и только давала работу по дому, нагружая все больше и больше. Я всегда замечала за ней эту непонятную отстраненность. Она вроде бы относилась ко мне хорошо, но я не чувствовала ее любви и порой казалось, что эта женщина мне совершенно чужая. Да и непохожа я была ни на нее, ни на отца. Если Первуша родился точной копией матери, а Милолика отца, то я была вообще непонятно на кого похожа. Начать хотя бы с того, что мои волосы были ярко рыжего цвета и хотя отец постоянно твердил, что это у меня от бабушки, я согласно кивала, а втайне понимала, что он лжет. Зачем…я не знала.

Отец относился ко мне тепло, так, как, наверное, относятся все отцы к дочерям и порой защищал меня от матери и ее вечных побоев мокрой тряпкой, которой она орудовала не хуже, чем дружинники нашего князя своими мечами. Кажется, что опасного может быть в мокрой тряпке…ан нет. После побоев мое тело покрывалось ссадинами и синяками, словно меня хлестали крепкой ладонью. А однажды, лежа на лавке перед печкой, мне тогда исполнилось тринадцать лет, я услышала разговор родителей, сидевших перед огарком свечи за длинным деревянным столом.

— Ты говорил, что ее заберут! — голос матери звучал крайне недовольно.

— Говорил, — ответил отец.

— Сколько ж можно ждать? — спросила она.

— А чем тебе девчонка мешает? — поразился Везнич.

— Да вот мешает, — громко воскликнула мать и словно опомнившись, зашептала еле слышно, да так, что мне пришлось навострить уши, — Не наша она. Чужая.

— Да что ты такое говоришь, Оляна, как чужая? Да она с рождения с нами…

Мать зашумела отодвигаемой лавкой. Видимо встала из-за стола. Я напряглась, обратившись вся в слух. Сердце в груди билось словно у птички, попавшей в силки. Я закусила губу, чтобы не плакать.

— Она чужая! — повторила мать сухим голосом и добавила, — Я проклинаю тот день, когда ты пошел на ее плач, там в лесу. Лучше бы уж она замерзла там, рядом со своей матерью. Девчонка странная, да ты что сам не видишь этого? Она же ведьма какая-то. Ты не ее косы посмотри! Рыжая, как адово пламя!

Что ответил ей отец, я не слышала, потому что неожиданно поняла, что Оляна, называть ее матерью я больше не могла, после всего услышанного, права. Я чужая в этой семье. И такая злость охватила меня, злость и обида, что я стиснула руки в кулаки и сжала зубы, чтобы не застонать от детской бессильной ярости и в этот самый миг случилось невообразимое. Одеяло, на котором я лежала, занялось пламенем. Оно вспыхнуло и взвилось вверх, разгоревшись с неожиданной силой, и я закричала, испуганно сев на лавке и пытаясь ладонями сбить пламя, хотя боли не чувствовала, а только одно хранящее тепло. Когда через минуту меня окатили водой из ведра, что стояло у печки, я спрыгнула на пол и посмотрела на своих родителей.

Отец был мрачен, а в глазах женщины, которую я столько долгих лет называла матерью, стоял страх… нет, даже не страх. В ее глазах плескался ужас.

— Ведьма! — прошептала Оляна и спряталась за спину мужа.

Я оглянулась на лавку.

Одеяло, на котором я спала, сгорело. От него осталась только черная гарь и обгоревшие ошметки шерсти. А я…я была цела и невредима. Даже волосы не занялись…

С тех пор даже отец стал остерегаться меня…

А через год в деревне появился Старик.

Мужчина был очень стар, одет бедно и опирался на посох, таща на спине котомку и арфу. За спиной вились седые волосы, а борода была всклочена и забавно торчала в разные стороны. Длинный кривой нос и пронзительные голубые глаза почему-то запомнились мне больше всего. Я как раз таскала воду из колодца, что находился недалеко от нашего дома и заметив путника, зачем-то остановилась и проводила его взглядом до тех пор, пока старик не скрылся за углом дома по дороге, ведущей к таверне. Что так сильно заинтересовало меня в нем, я не знала. Возможно арфа и то, что этот человек скорее всего был бродячим музыкантом, а подобные люди редко заходили в нашу деревеньку, отправляясь сразу по тракту в город, где на княжьем дворе можно было получить куда больше за свой талант. Но видимо этот старик преследовал какие-то свои цели.

Пожав плечами, я продолжила свою работу. Воды еще надо было наносить две бочки, а мои ведра были слишком маленькими, чтобы я могла закончить эту работу быстро.

Ближе к вечеру вернулся с поля тот, кого я раньше называла отцом. Везнич казался уставшим и Оляна к моему удивлению, отпустила его до темноты в таверну, выпить с мужиками пива, что случалось не часто. К слову сказать, Оляна была женщиной твердой, как кремень и с каждым годом она брала в свои руки хозяйство и своего мужа, который кажется, даже не подозревал, что это с ним происходит, а возможно просто пустил все на самотек, ведь всегда легче, когда за тебя все решает кто-то другой, а ты знай себе делай свою работу, да не ломай голову над насущными проблемами.

Но в тот вечер отец вернулся позже обычного, когда нам, детям уже положено было спать. А все и спали. Через лавку от меня сопела сестра, а брат забрался на печь, и я видела со своего спального места его босую ногу, торчащую из-под одеяла. Мне не спалось. Я вообще стала хуже спать с тех самых пор, как открылась правда о том, что мои родители и не родители мне вовсе. Но я ничего им не говорила, молча продолжая хранить эту тайну, о которой теперь знали уже трое.

Отец вернулся подвыпившим и хмурым. Я повернула свое лицо к сеням из которых вышел Везнич и тот самый старик, которого я встретила днем у колодца. Оляна была удивлена появлением незваного гостя, хотя это не помешало ей набросится с упреками на мужа, отчитывая его за пьяный вид.

— Замолчи! — повысил голос Везнич и кивнул на старика, — Вот, я привел тебе решение твоей проблемы, — добавил он холодно.

— Это еще кто? — я повернув голову увидела, как Оляна стоит перед мужчинами, уперев кулаки в бока. Лица я ее не видела, да и свет свечи вряд ли бы позволил мне его разглядеть, но я прекрасно знала, как выглядит эта женщина, когда находится в гневе, — Мне не нужны в моем доме побирушки!