Проступил дальний берег, старые изогнутые ивы, галечник, влажный туман.
До утра было еще далеко, берег дышал покоем, наполнял ощущения ясностью, а сознание — удивительными озарениями восторженного понимания и приятия. Странный способ узнавать, минуя заучивание и тренировки, все — мгновенным наитием.
Сколько зачерпнешь — твое. Озеру, лесу, легкому туману, льнувшему к теплой мелкой воде, пришедшей на водопой косуле, ночному мотыльку — всем им не жаль делиться со мной каждым прожитым мгновением. Мы вместе ткали узор ночи. И я почему-то совсем не переживала о завтрашнем дне, который мог стать последним, по словам зеркала. Кто сказал бы вчера — не поверила б ни за что.
В своем мире я была до боли рациональна, и эта сухая и расчетливая отрешенность — теперь я вижу — просто убивала меня. Всегда настороже, всегда в ожидании своей очередной непростительной ошибки, в вечном сомнении. Я оценивала поступки и людей, присматривалась к мелочам, искала признаки перемен и угроз в каждом слове и событии. Переживала предательства и обманы, обижалась на ложь, сгибалась под бременем ответственности, принятой по собственной, кстати, инициативе. Я боялась нестабильности, копила деньги, не курила, следила за тем, что говорю, вела себя как разумный взрослый человек… И с самого детства ни одного мига не была так бесконечно, до кружения головы, наполнена тишиной и радостью, как теперь.
Как же, «солнце ей не светит»! Шторы раздвинь, а лучше шагни в мир без страха!
Зачем всю жизнь думать о завтрашнем дне, если прямо сейчас вокруг столько невероятного, удивительного, волшебного… Мир не стоило оценивать, им надо было дышать. А я не дышала, оказывается, уже лет двадцать. Да пусть будет, что будет, я благодарна судьбе. Даже если остается один день, его солнце будет ярче всех, виденных за прошлую серую жизнь.
Я проснулась, все еще улыбаясь.
На душе было легко и светло, мир замер в тишине перед рассветом. Первым делом я аккуратно и тщательно стерла и смыла все руны с камней у водопада. Мало ли, как дело обернется, а знающему человеку они многое объяснят. Например, что я — не Мейджа и что мир мой, возможно, доступен для случайных визитеров. Если вдуматься, то кому приятно оказаться неизвестно где за несколько часов до казни? К тому же у людей и в прежнем моем мире жизнь вполне налажена: семьи, дети, работа, дача, кредиты… Ляпнешь в сердцах «глаза б вас не видели» — и на тебе, пожалуйста, билет в один конец. Мое одиночество в прежней жизни давало возможность не спешить с мыслями о возвращении. Ностальгия? Пока нет. Может, позже, — когда исчезнет ощущение чудесного отпуска, в котором я не была не помню сколько лет.
Этот мир щедр на подарки. Раньше у меня было пять слабеньких человеческих чувств.
Здесь все изменилось, и обретенное богатство красок пьянило и кружило голову.
И еще. Здесь я не могла страдать от одиночества, накрепко вплетенная своими новыми ощущениями в канву жизни.
Закончив с уничтожением улик, я обратила все свое внимание на предстоящее утро.
Теплое, едва перешагнувшее макушку лета и еще не склонившееся к урожайной, но тронутой увяданием осени. Листва не пропитана пылью, не иссушена солнцем. Травы еще не созрели, напаивая влажный предрассветный воздух пряным дурманом. Впрочем, время весеннего акварельного пестроцветья уже миновало, уступив черед более зрелому изяществу соцветий с преобладанием тонов золота.
Мир замер в ожидании прихода солнца — дарующего жизнь, несущего свет, читающего в сердцах. Быстро поднявшись на ноги, я полетела по тропке мимо знакомого зеркального водопадика — вверх, за поворот, огибая уступы узкого скального коридора и не чувствуя ног. Мир звал и шептал, что в нескольких десятках метров тропа закончится обрывом, открывающимся на восток.
Я вылетела на уступ стрелой, едва успев остановиться у кромки скалы. Гладкой, словно срезанной одним точным ударом секиры местного Бога, решившего так доказать миру свою удаль. Каменный срез был чист, он являл миру узор многочисленных слоев-жил, напоминая первозданное время, когда замершие теперь каменные монолиты ворочались, живые и горячие, толкали друг друга, выбирая место, чтобы заснуть, остывая и успокаиваясь.
Под ногами, в необозримой глубине, клубились темные облака. Они принадлежали ночи, впитав ее мрак, сны, тайные страхи и удивительные откровения. День рассеет их, развеяв страхи и сокрыв от неразумных опасные секреты безграничного могущества.
Я подняла руки, повинуясь беззвучному пока зову и повернула ладони к рассвету.
Пора.
Оно явилось, повторяя каждодневную и предрешенную битву с сумраком, от вылазки первого отчаянного луча-разведчика до сияющей победной волны, сгоняющей остатки ночи все ниже, в самые тайные убежища тьмы.
Я переживала его битву впервые, воспринимая ее, как видья. Я была птицей в небе, увидевшей солнце прежде восхода, камнем на вершине, до которого дотянулся первый луч; каплей росы на этом камне, вспыхнувшей сигнальным маяком; просыпающимся одуванчиком, спешащим в логово с удачной охоты ночным зверем, нахохлившимся в скальном гнезде рыжеглазым филином. И, конечно, человеком, родившимся в этом мире с рассветом. Теперь я не смогу назвать себя чужой здесь.
Солнце осветило меня и вписало в книгу жизни, вычеркнув оттуда имя Мейджи, покинувшей мир. Солнце не обманешь чужим лицом.
А людей — сколько угодно.
Я осталась у кромки скал надолго. Солнце раскалилось добела, высушив росу и нагрев камни. В мир людей меня вернули двое хмурых подростков, вооруженных весьма посредственными, даже на мой дилетантский взгляд, короткими мечами. Мятые рубахи, старые засаленные штаны, вытянутые на коленях. Идут вразвалку, устало приволакивая ноги. Впрочем, заметив меня, они оживились и приосанились. Понятно — на тупиковую тропку послали самых бесполезных, а искали сбежавшую горе-невесту, наверное, с вечера. Повезло дуракам отличиться, ничего не скажешь.
Мой вид почему-то потряс их до глубины души. Красота сразила? Впечатлительные юноши…
Ладно, послушаем их версию.
— Значит, ты и впрямь не видья огня, — обличительно ткнув мечом в мою сторону, начал с некоторым надрывом рослый конопатый заводила. — Сидишь тут без полога.
Всю жизнь врала, бесстыжая, наш род как есть опозорила! Ну ничего, теперь за все ответишь по правде.
— Огня? Чудные вы, ей Богу… до смешного узкая специализация, — пробормотала я вполголоса. — С чем пожаловали?
Видимо, это было слишком. От моей наглости ребята ошалели, утратили высокий стиль нотации и сообщили немало подробностей, — от адреса пребывания местной нечистой силы до своего частного мнения о моих внешности, совести и интеллекте.
