Ознакомительная версия.
— Ненавижу тебя.
— А я тебя люблю.
Мы оба знали, что я сдамся. Что я уже сдалась. У меня не было сил сопротивляться мучающему голоду, противостоять сводящей с ума жажде. Руки привычно скользнули под белую рубашку, пальцы замерли, впитывая тепло упругих мускулов, их твердость.
Эллоиссент откинул голову. Его дыхание участилось.
Боль!
Она тоже имеет разный вкус. Его боль была сладкая, терпкая, горячая. Его боль была оборотной стороной его страсти.
Я припала к его губам, как путешественник в пустыне, набредший на целительный источник в оазисе.
Вздрагивающее тело в моих руках, горячие губы, кровь и боль заставили меня полностью потеряться в остром наслаждении.
* * *
Реальность возвращалась медленно.
Звездное небо. Дома, чьи окна, хвала Благим Богам, плотно закрыты ставнями.
Эллоиссент, тяжело дыша, с усилием опирался руками о стену, стараясь не рухнуть на землю.
— Ну и зачем ты полез? — холодно вопросила я.
— Мне… не хотелось… не хотелось, чтобы ты кого-нибудь прикончила… — Слова давались ему с явным трудом. Говорил Эллоиссент с придыханием. — Не люблю видеть на твоих руках чужую кровь, — невесело хмыкнул он. — Наверное, ревную?
— Я могла тебя убить.
— Это непросто. Я живуч. А вот парня ты бы убила наверняка.
Закончив фразу, Эллоиссент поморщился, негромко охнул и, судя по всему, собрался рухнуть в обморок. Пришлось шагнуть вперёд и поддержать. Сейчас мне как-то не хотелось, чтобы он распростерся у моих ног.
— Идём, — вздохнула я. — Горе ты моё луковое.
Рука Элла по-хозяйски обвилась вокруг моей талии.
Вспышка телепортации. И вот уже мы перешагиваем порог шикарной и одновременно с тем, вульгарной комнаты. Наше персональное убежище. Мы неоднократно сбегали сюда из Академии.
Невысокая хрупкая девушка с рубиновыми волосами, вся в черном, отражалась повсюду: справа, слева, под ногами и даже над головой. Медленно-медленно сняла она перчатки с маленьких, почти кукольных, пальчиков, пожала фарфоровыми плечиками и скользнула вперед, не оборачиваясь на спутника, бледного и серьезного.
Я села на кровать, застланную алым покрывалом, и устало сообщила:
— Здесь слишком много зеркал.
Эл не сводил с меня пристального, тяжелого взгляда. Боится? Или хочет меня?
Я вытянула ногу и улыбнулась, насмешливо и призывно:
— Поможешь снять сапоги, любимый? Они такие узкие…
Он приблизился.
Длинные и тонкие, как паутинка, волосы обрамляли красивое лицо с мерцающими, точно у кошки в темноте, глазами. Эллоиссент отличался какой-то болезненной, бесполой, и в тоже время, совершенной красотой. Иногда мне казалось, что я могу смотреть на него бесконечно, как на огонь, раскачивающиеся в вышине деревья или плещущие морские волны.
Я ненавижу тебя, Эллоиссент! Ненавижу. За твою красоту и за то, что тянусь к ней — к тебе! — руками, губами, всем телом. Мне всегда будет мало тебя. Твоих поцелуев, рук, ласк, взглядов. И за это я тоже тебя ненавижу.
Опустившись на колено, он потянулся к моим ногам. Одна рука уверенно легла под колено, а вторая медленно заскользила по голени, пока не замерла на тонкой щиколотке. Жесткие-жесткие, слишком светлые глаза, глянули в упор перед тем, как он одним рывком содрал с меня обувь, заставив прикусить губу, чтобы не вскрикнуть.
Его пальцы разжались. Алый сапожок с глухим стуком распростерся по полу.
Заставив себя улыбнуться, я поменяла ноги. Равнодушно, точно на подставку, поставила ступню на его колено, игнорируя вспышку гнева, сверкнувшую в его глазах. Нарочно скользнув острым каблучком в опасной близости от его мужского достоинства.
Ритуал повторился.
Медленное, мучительно сладкое скольжение кончиков его пальцев по внутренней стороне моего бедра, сводящее с ума; ладонь, обхватывающая ногу под коленом жёстко, почти грубо. Я с трудом удерживалась от желания запрокинуть голову и закрыть глаза. Но отдаться, сдаться мне мешали гордость и обида. Нет, я не смежила веки. Напротив, мы безотрывно смотрели друг другу в глаза, как два кота, готовых схватиться не на жизнь, а на смерть.
Я опустила ноги на пол, целомудренно одергивая пышный ворох юбок.
— Не предложите девушке выпить, маэстро?
— Ты же не пьёшь?
С этими словами Эллоиссент выпрямился, стряхивая воображаемую пыль с брюк. Потом поправил манжеты, не спеша развязал тесёмки плаща и театрально отбросил его в сторону.
Вытащив из бара бутылку красного вина, «Кровь альфов», он легко раскупорил её и, расплескав по бокалам, протянул один мне. Затем вальяжно растянулся рядом, словно сытый кот.
Вкус у вина оказался пряный, обжигающий.
— Сними с себя эту мерзкую грязную тряпку, — поморщилась я, имея ввиду его испорченную во время встречи у борделя, рубашку.
— Тебе не нравится, ты и снимай, — ухмыльнулся он.
— У меня заняты руки…
Толчок. Бокал вылетел из моих ладоней, расплескивая алую жидкость на простыни, одежду и пол, а потом с жалобным всхлипом распался на части.
— Теперь они свободны.
Он придвинулся, безотрывно, с вызовом глядя мне в глаза.
— Ну?..
От тёплого дыхания по коже побежали мурашки.
Ненавижу тебя. Ненавижу! За твою порочность, искушенность, любвеобильность. За силу переменчивого, как ртуть, духа. За непонятные мне принципы, которых у меня нет, не было, и никогда не будет. За трижды проклятую преданность твоей треклятой семье. За то, что их воля и интересы для тебя значили, значат и будут значить больше меня.
Ненавижу тебя. За мою жажду. За то, что нуждаюсь в тебе. Бездна! — нуждаюсь, как нуждаются в дыхании, в свете, в воде в знойный день. Как нуждаются в тепле после дня, проведенного на морозе.
Ты нужен мне, как поэту — рифма, матери — младенец, птице — небо, а океану — тайна.
Но больше всего я ненавижу тебя за то, что единственное, что ты можешь дать мне, это ворованные, запретные ласки.
Ненавижу тебя вместе с твоей тетушкой, расписавшей мою жизнь на пятьдесят лет вперед. За что, что ты никогда не приведешь меня в маленький домик в глубине леса, укутанного снегами. В домик, надёжно спрятанный от мира, где нас могло быть только двое.
Ненавижу тебя за то, что, когда меня, точно жертвенное животное, отправят в Фиар, под тяжесть царственной тиары, отдав в руки человеку, при имени которого люди много старше, опытнее и умнее меня, плюются от отвращения и содрогаются от омерзения, ты лишь покорно склонишь свою прекрасную голову. Ты ничего не сделаешь. И не потому, что я тебе безразлична, а потому, что этого требуют интересы твоей семьи. Что такое, по сравнению с правом контролировать столь мощную фигуру на политической арене, как Сиобрян Дик*Кар*Стал, сердце и тело маленькой рыжей ведьмы?
Ознакомительная версия.
