Трибун постучал в прочную дубовую дверь. Он услышал шаги. Вскоре высокий, крепко сбитый жрец широко распахнул дверь.
— Чем могу служить? — спросил он, осмотрев откровенно чужеземное лицо и фигуру Марка с нескрываемым любопытством.
Римлянин назвал свое имя и передал жрецу письмо Бальзамона. Тот замер, внимательно читая приглашение.
— Сюда, пожалуйста, — молвил он. Теперь в его тоне прозвучало уважение.
Жрец повел трибуна по коридору, уставленному фигурками из слоновой кости, старинными иконами Фоса и другими древностями. Судя по уверенной походке, манере говорить, по шраму, пересекавшему бритую макушку жреца, Марк мог держать пари на что угодно: этот человек, прежде чем стать жрецом, был солдатом. Скорее всего, сейчас он исполнял роль шпиона, приглядывающего за Бальзамоном. Кроме того, разумеется, что прислуживал Патриарху. Любой Император, не лишенный здравого смысла, должен присматривать за главой Церкви. Политика и религия в Видессе всегда сплетались в причудливый клубок.
Жрец постучал в открытую дверь.
— Ну, что там, Саборий? — донесся старческий тенор Бальзамона.
— Чужеземец, ваше святейшество. Явился по вызову вашего святейшества! — отозвался Саборий, как бы докладывая старшему по званию.
— Вот как? Явился? Что ж, очень рад. Мы поговорим с ним немного наедине, знаешь ли. Поручаю тебе заточить наконечники копий. Сходи куда-нибудь, сделай это.
Последняя фраза только подтвердила предположения трибуна. К тому же она свидетельствовала о том, что Бальзамон не слишком изменился. Прежнего своего помощника Патриарх тоже допекал подобными шутками. Геннадий бы нахмурился; Саборий же ответил так:
— Все мои копья уже начищены до блеска, ваше святейшество. Может быть, стоит вместо этого надраить кинжалы?
Жрец кивнул Скавру, чтобы тот заходил. Когда римлянин вошел, слуга плотно закрыл за ним дверь.
— Никак не могу выбить из этого человека дух мятежа и неповиновения, — проворчал Бальзамон, невольно усмехаясь. — Садись где хочешь, — велел он трибуну, широко махнув рукой.
Подобный приказ было легче отдать, чем выполнить. Рабочий кабинет Патриарха был завален свитками, книгами, восковыми табличками. Документы были грудой навалены на стареньком диване Бальзамона, кучами высились на нескольких стульях и загромождали оба старых кресла.
Пытаясь не нарушить порядка, в котором валялись книги (если только в этом хаосе имелся какой-то внутренний порядок), Марк снял с одного из кресел стопку книг, уложил их на каменный пол и сел. Кресло угрожающе заскрипело под тяжестью трибуна.
— Выпьешь вина? — спросил Бальзамон.
— Пожалуй.
Покряхтев, Бальзамон поднялся с низкого дивана, снял пробку с бутылки и принялся шарить по захламленной комнате в поисках кружек.
Глядя на этого толстого старика в потертом плаще — кстати, куда более поношенном, чем у Сабория, — можно было подумать, будто это повар на пенсии, но уж никак не духовный отец Империи Видесс. Однако когда Бальзамон повернулся, протягивая Скавру кружку с отколотым краем, не оставалось сомнений: за невзрачной внешностью скрывается недюжинный ум и волевой характер. Когда Патриарх смотрел человеку в глаза, забывались и бульдожий нос, и пухлые щеки. В его маленьких глазках, наполовину скрытых густыми, все еще черными бровями, обитала великая мудрость.
Однако сегодня Скавр видел, как под этими умными живыми глазами залегли темные круги, а лицо стало бледным. На правой стороне лба поблескивал пот.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Марк. Он вдруг ощутил беспокойство. — Ты нездоров?
— Ты слишком молод, чтобы задавать такие вопросы, — ответил Патриарх. — В моем возрасте человек или здоров, или мертв.
Бальзамон усмехнулся, но это не помогло скрыть облегчения, с которым он осел на диван. Воздев руки. Патриарх быстро проговорил молитву, обращенную к Фосу:
— Фос, владыка благой и премудрый, милостью твоей заступник наш, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать.
Затем Бальзамон сплюнул на пол в знак отрицания Зла — Скотоса, антагониста Доброго Бога. Завершив обычный видессианский обряд, предваряющий трапезу. Патриарх осушил кружку с вином.
— Пей же, — обратился он к римлянину и приподнял бровь, когда Марк не стал ни молиться, ни плевать на пол. — Ах ты, язычник.
Это слово, срываясь с губ жрецов Фоса, иной раз служило призывом к погрому. Однако в устах Бальзамона оно стало лишь определением — возможно, лукавой усмешкой над трибуном, но не более того.
Вино оказалось недурным — в своем роде, хотя Скавру, как обычно, не хватало сухого виноградного римского вина. Не отставая от Патриарха, трибун осушил свою кружку и налил по новой.
Усевшись в кресле-развалюхе поудобнее, Марк стал прихлебывать не спеша. Под пристальным взором Бальзамона трибун поневоле беспокойно заерзал. Ох уж эти пронзительные стариковские глаза! Бальзамон был одним из немногих людей, которые, как чудилось трибуну, могли читать его мысли.
— Ну так чем же я могу быть полезен вашему святейшеству? — осведомился Марк, желая по возможности приблизить начало разговора.
— Ой-ой, какие мы церемонные. Я не являюсь твоим святейшеством, как нам обоим хорошо известно, — парировал Патриарх. И добавил не без восхищения: — Ты не слишком-то многословен, а? Мы, видессиане, чума на наши головы, говорим слишком много.
— Так что ты хотел от меня услышать?
Бальзамон рассмеялся, заколыхавшись брюхом:
— Ну-ну, святая невинность. Любой, кто не видел тебя в деле, принял бы тебя за очередного белобрысого варвара, которого обдурить легче, чем тупого халогая. А ты процветаешь! Это твое знаменитое молчание, должно быть, полезная штука.
Марк безмолвно развел руками. Бальзамон захохотал еще громче. У Патриарха был добрый раскатистый смех. Бальзамон словно приглашал любого разделить его веселье. Неожиданно для себя трибун тоже улыбнулся.
— Честно говоря, не могу сказать, что этой зимой я так уж процветал, — сознался Марк.
— Кое в чем — нет, — отозвался Патриарх. — Никто из нас не идеален, да и удача светит нам не всегда. Но кое в чем ином… — Он выдержал паузу, почесал подбородок и задумчиво проговорил: — Как ты полагаешь, что она в тебе нашла, а?
Хорошо, что Марк не держал свою кружку на весу, — иначе он уронил бы ее на пол.
— Она? — эхом повторил Марк, надеясь, что голос его звучит не испуганно, а всего лишь глупо.
— Алипия Гавра, разумеется. Зачем, по-твоему, я прислал тебе приглашение? — деловито спросил Бальзамон. Но увидев, какое у Скавра сделалось лицо, сменил тон. На смену насмешке пришла забота: — Не белей, пожалуйста. Мне вовсе не хотелось так пугать тебя. Допей вино, прошу. Это наполнит ветром твои паруса. Это Алипия попросила меня позвать тебя сюда.
