Девушка сидела с таким озабоченным видом, будто уже вжилась в шкуру Хозяев и теперь обдумывает каким образом обойти запрет…
— Ладно, Касс, мне нужно еще поработать, ты со мной?
Она вскочила:
— Да конечно. Теперь я полагаю, ты будешь избавляться от жены того американца?
— Умная девочка.
Она протянула мне руку:
— Пошли. По дороге ты расскажешь, как ты стал дьяволом?
— Это долгая история.
— А я никуда не тороплюсь.
Мне осталось только вздохнуть.
Кассия — очень странная девушка. А как можно сказать иначе? Когда она узнала кто я на самом деле, по идеи должна была завизжать, биться в истерике, сойти с ума, молиться в конце то концов. Вместо этого, нисколько не испугавшись, стала неспешно утолять свое непомерное любопытство. Я бы еще понял если девушка захотела бы разобраться в мироустройстве, или, там, получить выгоду, прославиться написав книгу об аде, или зажглась бы идеей позаимствовать у дьяволов мощь, бессмертие и другую мишуру… но нет, у моей подруги не возникло даже подобных мыслей! Она не собиралась становиться слугой Несущего Свет, впрочем как не собиралась становиться рабой божьей, она кстати не испытывала ни малейшего страха не перед создателем сущего, ни перед повелителем людей. Я читал все ее мысли и чувства как открытую книгу, но видел там лишь равнодушие к жизни и вместе с тем отблеск любопытства. И поэтому с каждым днем все более убеждался что она странная.
Почему она так себя ведет?! Почему дружит с дьяволом?! Причина могла быть только одна — умственная неполноценность. Но я отлично видел, что ее душа и разум расположены в теле должным образом.
Медленно раскачиваюсь в кресле качалке, неотрывно смотрю на девушку удобно устроившуюся на пыльном подоконнике. Она молчит. Она ждет. Ждет моей исповеди с тем же холодным равнодушием, с которым каждое утро ждет когда сварится кофе. Даже странно, почему она еще не подохла от этой гадости — каждый день на протяжении всей своей жизни пить на завтрак кофе… уфф, увольте. Чем глубже копаюсь в ее воспоминаниях, тем страннее она мне представляется. Но как говорится дареному коню в зубы… Она мой единственный друг, единственное существо с кем я могу держаться открыто.
Взгляд девушки вдруг сделался резким, колючим. Похоже, она, наконец, потеряла терпение:
— Ну так ты будешь рассказывать или как?
— Но у меня работа Кас, — я сделал последнею попытку огородиться от обещаний, — не могу терять время.
— Все ты можешь, — уверенно отмела возражение девушка, — обещал ведь рассказать.
— Хм…, верно обещал. Только рассказчик из меня хреновый, поэтому лучше буду показывать. Только тебе придется претерпеть дискомфорт, согласна?
— Это как? — насторожилась девушка.
— Ну, я стану сворачивать свои воспоминания в жгут и проектировать тебе прямо в голову… ну и параллельно комментировать. Короче получится как документальный фильм. Готова?
Подозрительно смотрящая девушка осторожно кивнула и едва слышно пробурчала:
— Надеюсь это не опасно.
Улыбнувшись закрыл глаза, вспомнил с чего все начиналось, собрал воспоминания в тугую ленту и стал осторожно разматывать ее в голове девушки. Ей было не то что не комфортно, а даже очень больно. У меня нет особого опыта в проекции мыслей — такой способ общения до сей поры использовал только при общении с хозяином. Пришлось на ходу регулировать скорость и поток образов. Скоро Кассия перестала всхлипывать и расслабила тело на пыльном подоконнике.
Мои слова у нее в голове больше не отдавались колокольным набатом, они стали похожи на шелестящий в листве ветерок:
— Жизнь — дерьмовая штука, — начал философствовать я, — я понял это еще в детстве, а всю глубину этого неоспоримого утверждения осознал в юности. Помню как меня, комсомольца-отличника и спортсмена-разрядника, словом лучшего призывника в области отправляли в армию. Почему-то отчетливо запомнил кабинет с висящим на стене портретом Брежнева и потное, от сорокоградусной жары, лицо какого-то там секретаря партии. Тогда мне казалось, что от этого пузатого, едва умещающегося в мокрую от пота белую рубашку, темнокожего человека зависит моя дальнейшая судьба.
Рука азербайджанца потянулась к граненному стеклянному графину, налила в стакан воды, поднесла к пересохшим губам. Мне, подтянутому юноше смирно стоящему у стенки и тоже облизывающему губы, предложить попить он и не подумал. Наполнив, наконец, пузо живительной влагой, открыл личное дело и перевел на меня осоловеневший взгляд темно-коричневых глаз.
— Так, дорогой, — сказал он почти без акцента. — У меня на тебя считай две характеристики. С одной стороны ты предстаешь тут как яростный комсомолец, будущий коммунист, отличник школы и физической подготовки, награжденный значком ГТО, а так же кандидат в мастера спорта по боевому искусству. Но с другой стороны ты небезупречен. Милиция о тебе отзывается нелестно, характеристика от нее никуда не годится. С десяти лет стоишь на учете в детской комнате милиции, дважды тебя задерживали за хулиганство, один за драку, а совсем недавно ты едва избежал судебной статьи…. Ну что молчишь? Какую характеристику будем рвать?
— Вторую.
Он кивнул:
— Верный выбор. Коммунисты не могут быть, что называется чопай охланами*, а по молодости я тоже, было дело, хулиганил… Ладно, — неожиданно прервал он свою откровенность, — я подписываю рекомендацию майора Верещагина, и ты направляешься в роту специального назначения. Счастливо отслужить сынок.
В этом коротком воспоминании умещается вся моя доармейская жизнь. Детство проведенное в трущобах в окружении приятелей отличающихся от меня культурными особенностями и цветом кожи обеспечивали драки за «выживаемость» в этой среде, а школа за десять километров от дома и один телевизор на весь двор тягу к постоянному поиску развлечений. От обхода мусорных свалок, бегания по мазутным болотам и осмотров промышленных заводов, на три дня в неделю отрывал Дворец Спорта построенный на полпути к школе.
Служба была чуть более красочна и наполнена смыслом, но тоже пустым и коротким. Обидно даже…
Я вообще не очень много помню из своей человеческой жизни. Наверно потому что почти вся она была пуста. Конечно, были яркие моменты, например первый день в тренировочном лагере….
Инструктор, двухметровый, с косой саженью в плечах, немолодой мужик, смотрел на строй зеленых салаг со смертельной усталостью. Синие, немигающие глаза перебегали с одного лица на другое, а когда на секунду остановились на мне, сердце в груди едва не обмерло.
