Гонец и тсецы околачивались неподалеку, но к корчаге не подходили, чуя, что на них и так злы. Путник вообще куда-то исчез – небось к речке купаться поехал, весковый дух смывать.
– Давайте-давайте, – поторопил голова. – Ждете, покуда завянут? Колай, тяни!
– А чего сразу я? – возмутился тот, пряча руки за спину. – Пущай Ледок тянет, он ближе стоит!
– А чего я?! – Высокий тощий мужик попятился, мигом став дальше.
– Тяни, – устало повторил голова, сунув шапку Колаю под самый нос. – Первым, последним – все равно от судьбы не уйти.
Отступать было поздно и некуда: сзади сопели и подпирали так, что хоть целиком в шапку нырни. Колай медленно вытащил потную ладонь, обтер о штаны. Потянулся к шапке – но с полпути отдернул, вытер еще раз. Вокруг нервно захихикали.
Со второго раза мужик донес-таки руку, запустил. Листья были гладкие и прохладные, с мелко иззубренными краями. Черешки колкими клювиками тыкались в пальцы: возьми меня! Нет, меня!
– Хорош мять! – не выдержал голова. – Поди, не девку под одеялом лапаешь. Доставай.
Колай убедился, что щупать бесполезно, зажмурился и обреченно вытащил из шапки свой жребий.
Толпа разом перевела взгляды на корчагу и затаила дыхание. Оттертый в задние ряды углежог – плечистый, но низкорослый – посадил на плечи сынишку, чтобы тот докладывал.
– Бросай, – терпеливо напомнил голова.
Листок, крутясь, упал в корчагу. Полежал-полежал на задрожавшей воде, будто размышляя, а потом – хоп! – стал на ребро, и ко дну. Завис у него, как рыбка, превратился в тоненькую, почти невидимую сверху черточку.
– Утоп! – звонко сообщил углежогов сын.
По толпе прокатился потрясенный стон. Никто не ожидал, что первый неудачник определится так скоро.
Колай тупо хлопал глазами, сообразив, что произошло, только когда запричитала жена.
– Это все ты сглазил! – в сердцах напустился он на голову. – Заладил: тяни, тяни… Знал же, что торопливого Саший под локоть толкает!
– А трусливого в зад кусает, – продолжил лавочник под общий одобрительный хохот. Один дурной лист из шапки выбыл, чего ж не посмеяться?
– Кто трус?! Я трус?! – Колай сделал вид, что закатывает рукава, но щуплый одновесчанин и бровью не повел.
– Ох-ох-ох, нашелся вояка! Да ты только девчонку свою колотить и отваживался, и то покуда она видуньей не стала.
– А вот давай проверим! – хорохорился Колай, приплясывая на месте, будто угли под лаптями рассыпаны.
– Ну давай!
– Иди сюда, я тебе щас покажу ясно солнышко!
– Да я и так напротив тебя стою, куда уж ближе? Самому, что ли, о твой кулак бородой хряпнуться? – Лавочник задрал голову, подставляясь, еще и пальцем показал.
– Тихо! – гаркнул голова так, что листья в шапке взвихрились. – Уймись, Колай. Не конец света, поработаешь на тсаря и вернешься. А тебе, сосед, стыдно должно быть: сам не рискуешь, а над другими потешаешься… Ну, кто следующий?
На сей раз заминки не возникло: курица за одно утро дважды не несется, вытянуть вторую «рыбку» кряду шанс невелик. Так и вышло. Остались в веске и Ледок, и углежог, и – эх! – дядька Хвель.
Хуторских пустили к корчаге последними. Те не особо и рвались, в надежде, что всю гадость выберут до них, но увы: оба нехороших листа остались в кучке втрое меньше изначальной.
У Миха листик потонул, а у Цыки поплыл. Фесся, не сдержавшись, бросилась мужу на шею и разрыдалась от радости. Тот неловко похлопал ее по спине, смущенно косясь на приятелей: мол, что с беременной бабы взять, по любой ерунде ревет.
Чернобородый же отнесся к проигрышу на удивление спокойно.
– Ну и ладно, – погудел он. – Хоть свет погляжу, а то уже мхом на этом хуторе оброс.
– Поглядишь, как же, – мрачно проворчал кто-то из мужиков. – Запихнут в каменоломню, еще и к тачке привяжут, чтоб не утёк…
– Кто там каркает? – сурово огляделся голова. – Щас второй раз тянуть будет!
«Ворон» примолк. Жеребьевка продолжилась, но у Сашия сегодня было шутливое настроение. Листья исправно пускались вплавь, пока в шапке не остался один. Тот самый.
– Кто еще не брал? – заозирался голова. Что за ерунда? Неужто обсчитался и придется перетягивать? В толпе вспыхнули споры: а ты тянул? А сам-то?! Поймать на вранье никого не удалось: у каждого нашлись свидетели, переживавшие по поводу его жребия.
– Вон кто! – звонко заложил углежогов «дозорный», показывая куда-то вдаль. Люди разом обернулись – и увидели Сурка, неспешно идущего со стороны речки. Рядом ехал на нетопыре путник, слегка подобревший: не иначе, хуторянин раскошелился на какой-то вопрос – а то и десяток, чтобы скрыть тот, что по-настоящему его волновал.
Сурок тоже был весел: видать, ответ ему угодил.
– Ну как, общество? – окликнул он. – Отжеребьились уже?
Все смотрели на него и молчали.
Крысиные драки могут быть и бескровными, но оттого не менее жестокими: нападающий вздыбливает шерсть и, щелкая зубами, начинает кружить вокруг более слабой крысы, запугивая ее своими размерами и яростью. Это может длиться несколько лучин, пока жертва не погибнет от разрыва сердца.
Там же
– Объяснишь ты нам наконец, кто это был?! – настойчиво, но пока безрезультатно допытывался Жар. Тащить на хвосте непонятно кого, которому непонятно чего нужно, вору ну очень не нравилось.
– Старый знакомый. – Альк сосредоточенно о чем-то размышлял, уставившись на коровью холку. Желтые глаза то прищуривались, то начинали быстро-быстро двигаться, словно перед ними мелькали какие-то картины.
– Да мы заметили, что не молодой чужак! Кто он?
– Путник.
– Я имею в виду – тебе он кто?
– Старый знакомый.
Рыска засомневалась, что саврянин вообще слышит вора. У нее уже язык чесался задать Альку какой-нибудь посторонний вопрос вроде «а кто это там по небу летит?», но тут саврянин тряхнул головой и выпрямился, видимо приняв какое-то решение.
– Не дергайся, тебя он не тронет. Если сам не полезешь.
– А Рыску?
– Если сама не захочет.
– Вот еще, – возмутилась девушка. – Он мне совсем не нравится, и старый к тому же!
Альк фыркнул:
– Дура, в этом смысле ты его не интересуешь.
– А в каком?
– Ты его внимательно рассмотрела?
– Ну… да, – неуверенно подтвердила Рыска.
– Ну вот. – Похоже, саврянин задался целью напоследок довести спутников до белого каления.
Девушка обиделась и от Алька отвернулась. Примерно с тем же успехом можно было отступать с поля боя, пытаясь изобразить спиной, что единственная причина этого маневра – презрение к противнику. Жар еще немного побранился и тоже замолчал. Ладно, вон уже город виднеется, а там они с крысой расстанутся навсегда – и заодно с путником. Не разорвется же он надвое.
