Тут дядя скорбно поник и левый глаз его блеснул влагой.
Дядя Мувен был известный прожектер. Каким-то образом он умудрялся поучаствовать — капиталом ли, именем, своей ли деятельной натурой — во всех мало-мальски безумных начинаниях от осушения кешонских болот до жиротопленной ассоциации. Дважды был под следствием, однажды был избит, почти всегда оставался кому-то должен, спустил все свое состояние, но при этом истово, до последнего, верил в каждый проект.
Нет, со слезой он не играл.
— Ты, наверное, знаешь, что он назначил мне пансион?
— Знаю, — сказал я. — Он писал.
Дядя вооружился столовыми приборами, повернул блюдо понравившимся ему местом. Утка содрогнулась.
Я невольно сглотнул слюну.
В зал, гогоча, спустилось каре доблестных блезан. Темно-синие мундиры, посеребренные пуговицы, эполеты. Три поручика, один подпоручик. Все при парадных шашках. Судя по виду, где-то уже надрались и решили добавить в цивильном заведении.
Посетитель в сюртуке мрачно жевал какой-то «вегетабль» — то ли капусту, то ли салат. То ли и вовсе нечто экзотическое, с фруктами.
Наконец принесли и мой заказ.
Крокеты пахли не хуже утки. Даже так — одуряюще пахли. Хоть и полчаса назад мне казалось, что ничего в горло не полезет — растрясло, да и мысли каретные не располагали к приему пищи, сейчас я готов был взять свои прежние ощущения обратно.
— М-м-м… — промычал дядя, жуя и закатывая глаза.
Тот же официант, мелькнув тенью, поставил нам грибы, порцию мяса по-старошански и графинчик с коньяком.
Какое-то время мы ели. Я, правда, не забывал присматривать за блезанами, которые почему-то вдруг притихли, и посетителем у окна.
Вроде бы ничего подозрительного.
Дядя, отбросив вилку и манеры за ненадобностью, орудовал пальцами, отщипывал и ломал, хрустел утиными костями, утирал жир. Бедный розовый салфетный лебедь, от него остался один огузок!
Я потрошил крокеты и мешал их с картофелем.
— И представляешь, — сказал дядя, отвлекшись от утки, — твой отец исчез как раз тогда, когда должны были утверждать новые пансионы. Совпаденьице, да?
Я фыркнул.
— Дядя, неужели вы всерьез…
— Мой мальчик, людей убивали и за меньшее.
Я подобрался.
— Дядя, вы полагаете, моего отца убили?
Дядя Мувен испуганно расширил глаза.
— Что ты! — Он чуть не перекрестил меня наискось утиной ножкой. — Пока говорят только об исчезновении. Но если тебе кажется смешным про пансионы…
Он замолчал.
Я терпеливо выдержал его взгляд. Дядя Мувен, похоже, не знал, стоит ли мне доверять и нерешительно покусывал губу.
— Понимаешь, Бастель, — наконец медленно начал он, — мы тут с Аски замыслили одно дело… Пансион — что? Ерунда пансион. Хотя, может быть, оно все одно к одному… — Дядя задумчиво почесал нос. — Ну да, наверное, мне таким образом мстят.
Я мотнул головой.
— Ничего не понимаю. Дядя, вы можете по порядку?
— По порядку? По порядку этот твой Террийяр встал на дыбы как дрессированный конь мадам Сю! Знаешь, что он сказал Аски? Не позволю! — он сказал. Распорядитель — владельцу. Рас-по-ря-ди-тель — владельцу! Каково?
О, кровь моя!
Отец не писал мне ничего о деле с дядей Мувеном. Не успел? Или не посчитал нужным известить? Стоит ли пустячное дельце капли крови для тайнописи?
Террийяр вот считал, что нет, даже денег не стоит.
От столика с блезанами донесся гогот. Обер-офицеры, видимо, не терпели долгих смирения и тишины.
Я их понимал. Дядю — нет.
— Террийяр отказался отпускать деньги на ваше с отцом дело? — спросил я.
— Именно!
Дядя повернул утку, и мне предстал изящно, до косточек, до позвоночника объеденный бок. Между ребер шрапнелиной застрял чернослив.
— А матушка?
Дядя пожал плечами.
— Она всецело полагается на Террийяра, — он вздохнул. — А Аски исчез.
— А что вы хотите от меня?
Блезаны снова загоготали.
Звонко, на весь зал, зазвенела упавшая на мраморный пол вилка. Хлопнула пробка от шампани. Вознесся и иссяк пенный фонтан.
Дядя глянул через плечо.
— У них что, праздник?
— Насколько я вижу, да.
— Какое-нибудь возвращение с маневров?
— Скорее, кое-кто произведен в новый чин. Крайний слева, пожалуй.
На этот раз дядя не обернулся.
— Какие дети!
Мысленно я с ним согласился.
Странно, я лет на пять всего этих блезан старше, а уже не могу смотреть на них без снисходительной ухмылки. Какие-то восторженные щенки!
Один — довольно старого рода. Другой вообще низкой крови. В третьем-четвертом с половинки на четвертинку проглядывают западные фамилии.
— Бастель, — отвлек меня дядя, — как наследник и полноправный голос в семье ты мог бы похлопотать за мой пансион.
— И только?
— А что? — удивился дядя.
В пальцах у него завис, не дойдя до рта, золотисто-розовый мясной кус.
— Мне бы хотелось узнать все об исчезновении отца, — сказал я. — Его ищут? Или нет? Где и кто видел его последним?
— Конечно-конечно!
Дядя Мувен проглотил мясо, подвинул блюдо, чтобы дать место своему локтю, и застыл, подперев ладонью щеку. На лбу его надломилась складка.
— Это было десять дней назад, — начал он.
— Десять?
Я прикинул в уме: письмо с фельдъегерской почтой шло три дня, посланный вдогон Майтус отстал на день, сборы, разрешение на отпуск, пять с лишним дней до Леверна, итого, получается, как раз минус десять. Но обычно отец писал письма поздним вечером, чтобы отправить с утренним «почтовиком», поэтому будем считать, что минус одиннадцать.
То есть, отец исчез на следующий день после того, как попросил о немедленном возвращении.
— Я как раз приехал к нему по тому самому делу, — сказал дядя. — Мы договорились, что обсудим некоторые детали. Ты же знаешь, у него в имении было свое исследовательское крыло: кабинет, библиотека, хранилище…
Я кивнул.
В детстве, еще до бегства на «Касатку», я уйму времени проторчал там.
Старые карты. Пластинчатые доспехи. Восточные веера. Папирусы. Шелковые свитки. Увеличительные стекла. И раковины — белые, крапчатые и перламутровые раковины. И зеленоватые монеты. И изъеденные морской солью кандалы. И даже маленькая ручная мортира.
— Я помню.
— В крыло был отдельный вход. То есть, можно было пройти и через комнаты… Но Аски обычно запирал, чтоб не мешали.
— Постойте.
Я не сразу заметил, что сюртучный посетитель оставил свой столик и теперь нависает над блезанами. Слов слышно не было, но складывалось впечатление, будто обер-офицерам негромко делается внушение.
Только вот как-то скованно, на весу, держал руку поручик слева. А подпоручик рядом запрокинул голову, будто уснул.
