– При чем же здесь эти… сирые? – удивился юный чужеземец.
– А при том, что один от них прок – они смердов не множат. Но на воспитание берут охотно и ладных воинов выставляют, если князь призовет. Ремесло, как правило, знают не одно, а несколько – искусники. В обхождении ласковы. Если кто из приемышей из стойбища сбежать надумает – добром отпускают. Только не многие бегут – сытно у них…
– Ты, часом, у них не зазывалой работаешь? – не выдержал скалозубый красавец.
Одного мгновения Харру было достаточно, чтобы принять боевую стойку:
– Защищайся!
Чужестранец только повел тонко подбритой бровью:
– И рад бы размяться, только мой меч против твоего тесака – это, знаешь, будет не на равных…
Он словно нехотя наполовину вытащил из ладных ножен свой меч, и Харр по-Харрада застыл на месте, пораженный сказочным зрелищем: узкое лезвие сверкало, отражая голубизну неба, безупречное до не правдоподобия.
Харр сглотнул слюну.
– Ты что? – спросил обладатель ратного сокровища.
– Я подумал, что меч твой ковали не человеческие руки, а солнечные лучи…
– Да ты поэт, братец! В самом деле, наши мечи штамповали сервы…
– Флейж, не отвлекайся, – негромко заметил до сих пор молчавший обладатель скромной серебряной короны с единственным украшением в виде черных глазков из сверкающих камушков.
– Да, действительно, – проговорил тот, что был без короны – похоже, их предводитель, – мы не выяснили главного. Ты путешествуешь, как мы видели, в одиночку. Хорошо ли ты знаешь здешние дороги?
Харр пожал плечами – скорее в ответ на собственные мысли, чем на этот вопрос. Похоже, врать не имело смысла.
– Да уж получше, чем кто бы то ни было.
– Готов ли ты служить нам проводником… в довольно опасное место?
– Вся жизнь – сплошная опасность. Сами видели. А куда?
– Это место называется Адом.
Харр только присвистнул. Издалека, видать, чужаки-то!
Но его поняли не правильно.
– Если не побоишься и приведешь нас к огненным горам, – продолжал светловолосый, – то наградой тебе будет мой меч.
Он вытащил из ножен золоченый клинок с магическим изображением анделиса возле самого эфеса, на вытянутых руках поднес к самому лицу Харра. Тот невольно зажмурился, так сильно было искушение наложить руку на украшенную эмалью рукоять.
– Ты наивен или не в меру неосторожен, чужеземец? – проговорил он, отступая на шаг. – На моем месте любой другой завел бы вас в гиблое ущелье, опоил подремником – и был таков вместе с булатом бесценным.
Предводитель чужеземцев одобрительно хмыкнул:
– Я осторожен и далеко не наивен. И еще я проницателен. Ну, гожусь я тебе в наниматели?
– Нет, – со вздохом ответствовал Харр. – Годиться-то ты годишься, да вот дороги в Ад сейчас нет. И долго не будет. Сейчас все Инеистые горы во власти ночи. И обитают там только души умерших. Не с ними ли вы хотите свидеться?
– Нет. Души нам как-то ни к чему.
– Тогда…
– Сам посуди, зачем я буду тебе обо всем рассказывать, если ты не соглашаешься нам помочь?
– Да как вам помочь? Вот загубить вас – это плевое дело. Да и не дошли бы вы до Инеистых гор, ноги-то у вас всех, не прими за обиду, жидкие, куцые…
Насмешник в рыже-травянистой короне весело заржал и задрал ногу в ладном, мастерски скроенном сапоге. Похоже, критика в адрес собственных конечностей была принята чуть ли не как комплимент.
– А мы пешком не ходим!
Харр покачал головой неодобрительно:
– Все равно пропадете. В ледяные камни вас ночь превратит!
– Ну это не твоя забота, – чуточку высокомерно обронил младший, которого весь этот разговор, похоже, больше раздражал, чем смешил.
Светловолосый вздохнул, и его солнечный меч скользнул обратно в ножны со скорбным, разочарованным звоном.
– Ну, хватит. Значит, не договорились. Поищем кого-нибудь другого. А ты вроде нам подходил. Сейчас бы и отправились, во имя Хатты и Гихатты.
– Так я-то согласный, – сказал Харр.
– А что тогда волынил?
– Так вас жалко…
Мона Сэниа сидела на плаще, обхватив колени сцепленными руками. Рядышком, уткнувшись друг в дружку, дремали маленький Юхани и белоснежный детеныш гуки-куки. Мамаша последнего, тоже беленькая, пристроилась тут же на траве, похожая на громадного короткоухого кролика. Временами она грациозным движением вытягивала шею и облизывала притомившихся малышей нежным лиловым языком.
Чуть поодаль Лронг со Стаменом молчаливо трудились над изготовлением громадного дальнобойного лука; перелечив всех стражников, охранявших лагерь пришельцев, лекарь с далекой Земли хотел было приняться за тех, кто получил ожоги на недавнем пожаре, но скоро выяснилось, что безнадежных отправили в анделахаллы, а ходячие перекочевали на восток, в новую столицу со смешным названием Куличик. Сидеть сложа руки, пока Юрг разыскивает проводника, Стамен был просто не в состоянии; но тут правитель Лронг, заслышав о том, что вернулись обитатели другого мира, спешно прибыл к пепелищу Пятилучья и, застав только принцессу со Стаменом, принялся сетовать на плохое вооружение своих ратников, опасаясь нападения соседей, прослышавших уже про грандиозное огневище, пожравшее город-дворец, но оставившее нетронутой башню с сокровищами. Сейчас мешки с жемчугом спешно грузили на вьючных единорогов и переправляли в Куличик под надежной охраной; оцепление стояло и вокруг нетленного зиккурата. Но если через пограничный лес прорвется орда на бешеных кабанах, да еще и с презираемыми здесь луками, стреляющими короткими стрелками, напитанными едким соком, утаиться от них будет непросто.
Стамен взялся помочь, хотя возня с оружием была ему органически противна.
А принцесса нянчилась с Юхани, изредка поднимая глаза к небу, окрашенному в предзакатные тона, словно ее Юрг, ее звездный эрл, мог появиться откуда-то сверху. В ней ничего не осталось от той бешеной, неукротимой воительницы, которая говорила: «Мы будем жечь города…». Сейчас она была только матерью, вернувшей своего сына, и женой, ожидающей мужа, которого она чуть было не потеряла навсегда. Вот только женщиной, соединившейся со своим возлюбленным, она не стала – с того момента, как они узнали об исчезновении Таиры, ни Юрг, ни Сэнни не позволили себе даже мысли о собственном счастье. Его просто не могло быть, пока они не отыщут и не вернут отцу угаснувшего Светлячка…
Мона Сэниа зажмурилась и еще крепче стиснула руки. Не думать. Не вспоминать. Сохранять то царственное спокойствие, которое всегда отличало принцессу в моменты невидимой постороннему глазу готовности к любым стремительным действиям. Бессильная боль воспоминаний может только затуманить рассудок. Но воспоминания возвращались, и даже не чередой всех нелепых, трагических событий, а ощущением собственной тогдашней отрешенности от любых человеческих чувств – теперь-то она сознавала, что стремление вернуть себе своего малыша было даже не горем женщины, а слепой яростью тигрицы, потерявшей детеныша. И она предчувствовала, что эта память о ледяной беспощадности, не знающей ни любви, ни сострадания, будет преследовать ее до конца дней…
