— Я не дам им тебя тронуть, Тзэм.
— Это не в твоей власти, принцесса.
Сердце Хизи немного смягчилось. Тзэм всегда такой добрый, такой преданный, почти как Дьен. Но между ней и Тзэмом, да и остальными слугами, сохранялась какая-то дистанция, даже между ней и Квэй, которая ее вынянчила и заменила ей мать. Даже Квэй все больше отдалялась от нее в последние годы. И лишь привязанность Дьена была никем и ничем не ограничена.
— Тзэм, я, во что бы то ни стало должна найти Дьена. С тобой или без тебя, — сказала Хизи уже спокойно.
Тзэм грустно кивнул в сторону затопленного зала.
— Ну хорошо, значит, со мной, — со вздохом произнес он. — Но не сию минуту, госпожа. Не сегодня. Завтра, после того, как ты отдохнешь и мы достанем подходящую одежду.
— Так ты пойдешь со мной?
— Да, хотя это мало что изменит.
Голос у Тзэма был грустный.
— Мы обязательно найдем его, — не сдавалась Хизи.
— Может, этого и не следовало бы делать?
— Ты думаешь, его нет в живых?
Тзэм долго смотрел на нее, затем сгреб с земли мощными ручищами.
— Так недолго заработать и лихорадку, — заявил он. Наклонившись, он взял в руку фонарь и начал осторожно подниматься по перепачканным глиной ступеням.
— А вообще, почему надо уводить людей, Тзэм?
— Не знаю, принцесса.
Ей показалось, что Тзэм слишком долго обдумывал вопрос, прежде чем ответить. Это вызвало у нее раздражение.
— А я чувствую, ты знаешь, — сказала она. — Слуг они тоже уводят?
— Нет, не совсем так. Если слугу решают наказать, то делают это публично, с большим шумом. Чтобы другие боялись.
Тзэм миновал самую скользкую часть пути, и в дальнем конце туннеля, там, где он сворачивает вправо, показался серый свет.
— Тзэм, ты действительно не знаешь, почему уводят людей?
— Действительно не знаю. Точно не могу сказать.
— Как ты думаешь, меня они тоже уведут?
— Нет, — ответил уныло Тзэм каким-то странным сдавленным голосом.
— Если увели Дьена, почему бы не увести и меня?
Тзэм пожал плечами:
— Ты слишком много хочешь знать, принцесса. Без всяких почему, не уведут, и все.
Перед ней была непрошибаемая стена, так случалось с Тзэмом нередко. Хизи хорошо понимала, что больше она не добьется ни слова.
Горячая ванна была блаженством. Но вот Квэй — ее немолодое лицо замкнулось и стало словно сжатый круглый кулак, а карие глаза сверкали недобрым блеском при свете лампы, когда она, наклонившись, слишком уж энергично оттирала со ступней Хизи приставшую глину.
— Где твое платье? — спросила она шепотом после долгого молчания. Чувствовалось, что она прилагает усилия, чтобы не сорваться на крик.
Хизи сморщилась, когда безжалостная мочалка добралась до лица и шеи. Она ничего не ответила Квэй.
— Твое платье. Ты слышишь, о чем я спрашиваю? Родители твои подумают, что я его продала. И меня могут выпороть. Или же Тзэма. И если ты не думаешь обо мне, подумай о нем. Я уверена, кто-то наверняка видел, как он нес тебя, полуголую. Тзэма могут кастрировать.
Хизи не очень ясно представляла себе, что такое кастрация, но она понимала, что ничего хорошего в этом нет, особенно если кастрация будет грозить Тзэму.
— Нас никто не видел, — огрызнулась она. Мыло щипало глаза, и они снова наполнились слезами, хотя казалось, все слезы она выплакала после исчезновения Дьена.
— Как ты можешь говорить так уверенно? Ты ведь еще ребенок. — Однако голос Квэй постепенно начал теплеть, и руки уже не так усиленно работали. Когда же у Хизи слезы наконец прорвались наружу, Квэй обняла ее, не обращая внимания на то, что ее платье намокло.
— Дитя ты дитя, что нам с тобой делать? — прошептала она.
Позже, когда они уже сидели на кухне, Квэй больше не поднимала разговора о дневном путешествии. Яркое солнце залило дворик снаружи и весело расписало стены кухни. Плети чеснока и лука-шалот, белые и красные, переливались и блестели в лучах солнца над столом, где Квэй месила хуз — плотный черный хлеб, который любила Хизи, особенно с гранатовым сиропом и сливками. Теплый резкий запах дрожжей мешался с ароматом кофе, греющимся на домашней печке-жаровне в медном сосуде с длинной ручкой, и дымом от можжевеловых веток, проникающим со двора, где разгоралась печь для хлеба. Тзэм дремал на солнышке с детской счастливой улыбкой на широком лице.
— Ты мне уже много помогаешь, — сказала она. — На днях даже сбила яйца.
— Я говорю о настоящей готовке. — Хизи старалась не выдать голосом поднимающегося раздражения — сегодня и так хватило неприятностей.
— Нет для этого нужды, малышка. Всегда будут люди, вроде меня, чтобы готовить тебе.
— Представь себе, что я хочу научиться, — не сдавалась Хизи.
— А ты представь себе, что я не хочу, — ответила Квэй. — Никто из нас не волен выбирать, что ему делать, Хизи. Таков порядок, и самое лучшее для тебя с ним смириться.
— Кто его устанавливает?
— Все. Река. И так всегда. Раз сказала Река, значит, так все и есть.
— Это Река решила насчет Дьена?
Квэй молчала. После минутного колебания она вытерла руки о передник, опустилась на колени возле Хизи и взяла ее руки в свои.
— Хизи, дорогая, мне очень жаль его. Он был хороший мальчик. Мне он нравился.
Она глубоко вздохнула, и Хизи подумала, что она, таким образом, пытается справиться с волнением.
— Хизи, ты должна понять, что Тзэм и я… мы не такие люди, как ты. Мы не можем говорить и делать, что нам хочется. Есть люди, которые за нами следят, за всеми нами. А когда не следят они, следит Река. И поэтому ни Тзэм, ни я не можем обсуждать то, о чем тебе хочется говорить. Ты понимаешь это?
Хизи взглянула на Квэй, пытаясь уяснить, чем же все-таки она отличается от нее. Потому что эта женщина, вырастившая ее, в самом деле чем-то от нее отличалась. Но чем? Меньше ростом? Все равно какое-то отличие есть. Дьен был королевской крови. И если с ним могло такое случиться, то уж с Тзэмом и Квэй наверняка может. Но Хизи этого совсем не хотелось.
— Я все понимаю, Нама, — сказала она. Квэй сжала ее руки и вернулась к столу. Она, казалось, даже повеселела. Хизи поглядела на Тзэма.
Вспомнив их утренний разговор, она подумала, что, не должна была заставлять его. Но у нее не было выхода. Да и кто или что может забрать Тзэма?
II
СТАЛЬНОЙ МЕЧ И РОЗОВЫЕ ЛЕПЕСТКИ
Перкар протянул свой новый меч к солнцу, с восторгом глядя, как поток света заливает сверкающую поверхность клинка, не ощущая в радостном упоении стальной тяжести на ладонях. Он громко каркнул. Заслышав вороний боевой клич, любопытные коровы тут же повернули головы и с осуждением посмотрели на Перкара — в кротких коровьих глазах было явное недовольство тем, что он нарушил их глубокую задумчивость. Но Перкар не обратил на это внимания. Главное, теперь у него был меч.
