Иногда Фёдор Иванович брал Жука с собой в лес. Через деревню он вёл пса на поводке, отвязывал только за околицей. Соседи теперь побаивались кобеля, ворчали, советовали Фёдору от него избавиться.
– Не дай Бог, притащит еще чего похуже. Без милиции не обойдется. Сядешь ведь!
– Нет такой статьи, чтоб за домового садиться, – сердился Фёдор. И сам дивился чудному разговору. Виданное ли дело, из-за какой-то сказочной нечисти с соседями ругаться!
Оказавшийся на воле Жук словно дурел. Носился по полям с восторженным лаем, валялся в траве, гонялся за птицами, азартно мышковал. Фёдор Иванович смотрел на проказы кобеля с широкой улыбкой, науськивал лохматого спутника на кусты, и громко смеялся над его недоумением.
Жизнь наладилась – новый ли домовой, принесенный на венике, был тому причиной, или просто сама собой кончилась полоса неудач – неясно. Тем не менее, подновлённый дом больше не рушился, посуда не билась, не лопались стёкла, а работалось споро и ладно.
– Ты думаешь, я тут корзинки плету? – обращался к кобелю Фёдор Иванович. – Нет, брат. Это я себе гроб делаю. Жёнка-то моя, Анна Васильевна, знаешь ли где лежит? За сто километров отсюда. В городе. Нехорошо это, что она там, я вот тут, но что уж поделать. Вот помру, и, коли денег хватит, рядом с ней лягу. Тут-то у нас что, тут всё просто: помер ты, в гроб из пяти досок тебя положили, закопали, крест поставили. А там нет, там всякому человеку денежка нужна. За место, за памятник, за работу… По-божески лечь хочу. Наш-то погост былинником да крапивой весь порос, никому до него дела нет. Через двадцать лет от него, чай, и следа никакого не останется. А там, в городе, не так. Там люди специальные к кладбищу приставлены, они за могилками следят, дорожки чистят…
Пёс, заслушавшись, зевал. Сворачивался калачом, щелкал в шерсти зубами, теребил задней лапой вислое ухо.
Фёдор Иванович умолкал, улыбался грустно и откладывал в сторону очередное свое изделие.
* * *
С привязи Жук сорвался ночью. И, одурев от свободы, пропал на три дня.
Фёдор Иванович места себе не находил. При свете бродил по ближайшим лесам, высвистывая кобеля, домой возвращался в сумерках, ночь не спал, дремал едва-едва, приходя в себя от малейшего шума.
– А и к лучшему, что так вышло, – успокаивала его бабка Тамара. – Теперь уж, чай, не вернется. Волки, поди, задрали.
Фёдор Иванович сердито цыкал на нее.
– Не каркай! Набегается – воротится, – говорил он. И сам себе не верил.
Но утром четвертого дня Фёдора Ивановича разбудило знакомое тихое скуление. Разом очнувшись, он приподнялся на локте, глянул в сторону печи.
– Ах ты, чёрт! – вырвалось у него. – Вернулся! Пришел!
Жук, как ни в чем не бывало, лежал на своем обычном месте. Услышав голос хозяина, кобель весело тявкнул и застучал по полу грязным хвостом.
– Как ты в дом-то пробрался? Со двора, что ли? Голодный, небось. Набегался, нагулялся. Уж не в Коворчино-ли бегал к сучке какой? Эх, дело молодое. Я в твои-то годы и сам за десять вёрст на танцы ходил…
Фёдор Иванович, натужно кашляя и бормоча что-то про бедовую молодость, спустил ноги на пол, нащупал босыми ступнями потертые валенки, посидел чуть, щипая себя за редкую бороденку.
И только потом заметил, что за снопом ивовых прутьев между печью и диваном лежат рядком три жуткие тушки.
* * *
От кобеля нужно избавиться – так решила вся деревня. Сроку на это отвели два дня.
– Да куда ж я его дену? – жалобно вопрошал Фёдор Иванович у явившихся парламентеров.
– Отдай Володьке Топорову, – велела бабка Тамара.
– Да не возьмет он.
– Пусть отвезет куда подальше, и у дороги привяжет. Может, кто подберет…
Жалко было Фёдору Ивановичу пса. До слёз жалко, до надрыва в горле. Но понимал он, что не стоит против соседей идти. Да и сам видел, что нельзя такого пса в деревне держать. Вон, у бабки Комарихи утром из подтопка горящую бумагу выдуло, да прямо на бересту и сухие поленья. Хорошо вёдра были воды полны, не дали пожару разойтись, только пол перед печью выгорел. А у Ивана Орлова аккурат в обед самогонный аппарат взорвался. Пятнадцать лет исправно работал – а тут вдруг лопнул, да так, что железный осколок в потолок воткнулся.
Вот и ясно теперь, у кого побывал чёрный кобель, чей дом без хозяина оставил.
Что тут говорить – у самого Фёдора нынче вдруг полка с посудой рухнула.
Три дома – три тушки. Всё сходится.
– А если не можешь, давай я с Володькой поговорю, – чуть мягче проговорила Тамара.
– Не надо. Я сам…
Долго думал Фёдор Иванович, что ему с Жуком делать. В лесу на верную гибель оставлять не хотелось. Травить – тем более. Если просто отвезти куда подальше, да выпустить… А ну как найдет дорогу назад?
– Был бы ты котом, – выговаривал Фёдор Иванович присмиревшему Жуку, – отвез бы я тебя на ферму. Там и молоко, и мыши. Прожил бы как-нибудь.
Пёс смиренно смотрел на хозяина, шевелил бугорками над умными глазами, тихо улыбался зубастой пастью.
А может, всё же, оставить его? – смятенно думал Фёдор Иванович. – Спрятать, пока всё не успокоится. Потом сказать, что вернулся он…
Нет, нельзя.
Шила в мешке не утаишь.
А ну как подкинет кто отравленный кусок? Илюха Самойлов может. Отчаянный.
Или капканов кто понаставит?
Не будет тут кобелю житья.
Надо с ним что-то делать…
* * *
Володька Топоров приехал в понедельник, запятил побитую Ниву к самому крыльцу.
– Не ждешь, что ли? – крикнул из кабины, отрывисто сигналя.
– Жду, – выглянув из окна, крикнул в ответ Фёдор Иванович. – Как же…
Они оба вышли на улицу, пожали друг другу руки. Работы было немного – они быстро перетаскали из дома все корзины, загрузили их в прицеп. Бестолковые цветочные вазы, раскрашенные чернилами, Володька устроил на заднем сиденье. Шкатулки и сундучки разместил в багажнике.
Фёдор Иванович помогал ему, а сам всё никак не мог решить, стоит ли заводить разговор о судьбе привязанного в доме Жука.
– Что-то ты, дядя Фёдор, невеселый сегодня. – Володька достал кошелёк. – Случилось чего?
– Да так, – пожал плечами Фёдор Иванович.
– Чего? Говори. Может, помогу.
– А! – Фёдор Иванович махнул рукой. – Умывальник сегодня разбился. И крыльцо вон опять гнить начало. Прямо напасть какая.
– Понятное дело. Старый уж дом-то.
– Старый, не старый… – Фёдор Иванович вздохнул, оглянулся на окна Тамариной избы. И, решившись, затараторил:
– Ты бы, Володька, взял бы у меня, что ли, пса. Не нужен он мне, в тягость. А у тебя при деле бы был. Дом бы сторожил.
– Не, не выйдет. У меня жена собак боится. Да и я их не люблю.
– А зря, зря. Хороший кобель, умный.
– Даже не уговаривай, дядя Фёдор. Без толку.
