— Значит, мы все должны их носить?
— Это семейная традиция, Гарион, — объявила тётя Пол тоном, не допускающим дальнейших споров.
Холодный влажный ветер, свистевший в руинах, чуть-чуть разогнал туман.
Гарион вздохнул:
— Скорей бы уж Хеттар приехал. Как хочется уйти отсюда подальше! Это место похоже на кладбище.
— Оно не всегда было таким, — очень тихо сказала тётя Пол.
— А каким же?
— Здесь было так хорошо! Высокие стены, гордые башни… Мы все думали, город будет стоять вечно!
Она показала на беспорядочную поросль кустов, пробивающихся сквозь камни.
— Когда-то тут был разбит великолепный сад с цветочными клумбами, где дамы в шёлковых платьях сидели на скамейках, а молодые люди пели любовные песни, стоя под забором, окружавшим сад. Голоса юношей были так нежны, а дамы вздыхали и бросали через стену ярко-красные розы. А в конце этой улицы, на выложенной мрамором площади, встречались старики, чтобы вспомнить минувшие войны и покинувших этот мир соратников. За площадью стоял дом с верандой, где я часто сидела с друзьями, любуясь звёздным небом, а мальчик-паж приносил нам охлаждённые фрукты, и соловьи пели так, что казалось, их сердечки вот-вот разорвутся.
Голос её на мгновение замер.
— Но потом пришли астурийцы, — с каким-то ожесточением продолжала тётя Пол, — и ты поразился бы, узнав, как мало времени надо, чтобы разрушить то, что создавалось веками!
— Не мучай себя, Пол, — прошептал Волк. — Такое иногда случается, и мы почти ничего не в силах сделать.
— Я могла бы помочь, отец, — отозвалась она, по-прежнему не сводя глаз с развалин, — но ты ведь сам не позволил мне, помнишь?
— Ты опять за своё, Пол? — устало спросил старик. — Мы должны мужественно переносить потери. Весайтские аренды всё равно были обречены, и в лучшем случае ты смогла бы отдалить неизбежное всего на несколько месяцев. Мы просто не имеем права пытаться исправить неисправимое и вставать на пути неизбежного.
— Ты и раньше это говорил. — Тётя Пол взглянула на буйную поросль деревьев, теряющуюся в тумане. В шёпоте проскользнула странная, перехватывающая горло нотка:
— Не думала, что лес так скоро всё завоюет…
— Но прошло почти двадцать пять веков, Пол.
— Правда? А кажется, будто всё происходило в прошлом году.
— Не думай об этом. Только зря себя мучаешь. Почему бы нам не войти внутрь? Этот туман сильно действует на нервы.
Тётя Пол бессознательным жестом обняла Гариона за плечи, и все направились к башне. Слёзы навернулись на глаза мальчика, когда он ощутил аромат, исходящий от её одежды, и почувствовал близость родного человека.
Вся холодность их отношений, так возросшая за последнее время, исчезла, казалось, за эти несколько мгновений. Помещение в основании башни, сложенной из таких огромных камней, что ни время, ни упорно проталкивающиеся повсюду корни деревьев были не в силах её разрушить, оставалось относительно целым и защищало от ветра. Широкие пологие своды поддерживали низкий, выложенный камнем потолок, и комната из-за этого походила на пещеру. В дальнем конце между грубо отёсанными плитами зияла большая трещина, служившая неплохим дымоходом.
Накануне, в вечер приезда, когда все ввалились сюда, мокрые и замёрзшие, Дерник, обстоятельно рассмотрев дыру, быстро стожил грубый, но вполне пригодный очаг из булыжников.
— Сойдёт! — решил он. — Не очень красивый, конечно, но несколько дней послужит.
И теперь, когда Волк, Гарион и тётя Пол вошли в зал, в очаге уже ярко горел огонь, отбрасывая колеблющиеся тени на низкие своды и излучая благословенное тепло. Дерник, в тунике из коричневой кожи, складывал дрова у стены. Бэйрек, огромный, рыжебородый, позвякивал кольчугой, начищая меч. Силк, одетый в рубашку из неотбеленного холста и чёрный кожаный жилет, лениво растянулся на тюках, бросая от нечего делать игральные кости.
— Хеттар не появился? — поднял глаза Бэйрек.
— Слишком рано ещё, — ответил Волк, подходя к очагу.
— Почему бы тебе не сменить башмаки, Гарион? — предложила тётя Пол, вешая синий плащ на колышек, вбитый Дерником в трещину на стене.
Гарион снял узел с вещами и стал в нём рыться.
— И носки тоже, — добавила она.
— Туман рассеялся? — спросил Силк господина Волка.
— Ни чуточки.
— Если мне удастся уговорить вас отодвинуться от, очага, я займусь ужином, — неожиданно деловито объявила тётя Пол, вынимая окорок, каравай ржаного крестьянского хлеба, мешок сушёного гороха и с дюжину дряблых морковок.
На следующее утро после завтрака Гарион натянул камзол, подбитый овечьим мехом, застегнул пояс с мечом и отправился в затянутые туманом развалины высматривать Хеттара. Такое задание он дал себе сам и был благодарен друзьям — ведь ни один не упомянул, что в этом нет необходимости.
Пробираясь через покрытые слякотью улицы к разрушенным западным воротам города, он изо всех сил пытался изгнать из головы невесёлые мысли, так омрачившие вчерашний день, поскольку ничего не мог предпринять в этих обстоятельствах и только попусту изводил и мучил себя.
Но к тому времени, как Гарион добрался до ворот, он всё же чуть успокоился.
Стена немного защищала от ветра, но липкая сырость всё же забиралась под одежду, а ноги успели замёрзнуть. Дрожа от озноба, Гарион тем не менее приготовился ждать. Уже в нескольких шагах ничего нельзя было разглядеть из-за тумана; оставалось только прислушиваться. Постепенно удалось различить звуки: шорохи в лесу за стеной, стук капель, срывающихся с деревьев, шлёпки соскальзывающих с ветвей снежных комьев, ритмичное постукивание дятла, трудившегося над сухим стволом.
— Это моя корова! — внезапно раздался совсем близко чей-то голос.
Гарион замер и весь обратился в слух.
— Тогда не выпускай её со своего пастбища, — посоветовал другой.
— Это ты, Леммер? — спросил первый.
— Да, а ты — Деттон, так ведь?
— Не узнал тебя! Давно не виделись!
— Года четыре-пять, по-моему, — решил Леммер.
— Ну как идут дела в вашей деревне? — полюбопытствовал Деттон.
— Голодаем. Всё отобрали за налоги.
— Мы тоже. Едим древесные корни.
— Этого мы ещё не пробовали. Варим кожаные вещи пояса, башмаки.
— Как твоя жена? — вежливо спросил Деттон.
— Умерла в прошлом году, — глухо, бесстрастно ответил Леммер. — Господин наш забрал моего сына в солдаты, и вскоре в каком-то сражении он был убит.
Говорили, что при осаде крепости мальчика облили кипящей смолой. После этого жена перестала есть и вскоре умерла.
