Правитель свернул в переулок, куда редко кто заходил по собственной воле, и, пройдя между глухими небелеными стенами, вышел к мрачному зданию городской тюрьмы. Стражники отсалютовали архонту и, повинуясь его нетерпеливому жесту, подняли скрипучую входную решетку. Пузатый начальник тюрьмы встретил его уже на пороге, спеша с докладом. «Во вверенном мне заведении происшествий нет, содержатся: убийц — трое, фальшивомонетчик — один, грабителей — пятеро…»
— Виновных в тяжких преступлениях сегодня же отравить, — распорядился архонт, — остальных вооружить и на стены.
— Воров и мошенников? — задохнулся от возмущения тюремщик.
— Да. И твоих людей тоже. Каждая пара рук на счету, а вы тут прохлаждаетесь… Но это потом. А сейчас дай мне ключи от казематов.
— Прикажешь охрану?
— Нет. Тимон, ты тоже подожди здесь.
На невозмутимом лице великана впервые за долгое время отразилось удивление. В военное время он должен был сопровождать правителя всюду и даже спал на пороге его спальни. Архонт без колебаний брал телохранителя на секретные совещания с высшими офицерами и посланцами из Столицы — и вот теперь почему-то хотел один спуститься в подземелье, где содержались самые страшные преступники. Преступники, конечно, в цепях, но все равно — непорядок. Впрочем, господину виднее.
С чадящим факелом в руке архонт спускался по осклизлой лестнице в сырой мрак. После уличного пекла здесь прямо-таки пробирала дрожь. Впрочем, тем, ради кого были вырыты эти подземные норы, было от чего дрожать и помимо холода.
Архонт отыскал нужную дверь, долго гремел ключами, приноравливаясь к старому замку, затем с усилием потянул на себя бронзовое кольцо. Завизжали несмазанные петли. Внутри было абсолютно темно — в подземных казематах не было окон, здешним заключенным не полагался даже самый слабый лучик света. В нос правителю ударила омерзительная вонь — смесь фекалий, застарелого пота, гнили и сырой плесени. Архонт поморщился, но вошел, держа факел перед собой.
Во мраке загремели цепи. Архонт повернулся на звук. Дрожащий свет пламени высветил груду тряпья в углу, из которой торчали голые грязные руки и ноги в тяжелых кандалах. Короткие цепи были вмурованы в стену, лишая узника возможности даже выпрямиться в полный рост, не говоря уже о том, чтобы ходить по своей тюрьме.
Правитель затворил дверь и сделал еще шаг к закованной фигуре.
— Ты знаешь, кто я? — требовательно спросил он.
Над тряпьем приподнялась голова в тяжелом ошейнике. Слипшиеся седые волосы грязными сосульками свисали на плечи, но единственный уцелевший глаз на изможденном лице сверкнул молодой яростью.
— Да, — прохрипел голос старухи. — Ты — убийца.
— Не будем считаться, кто из нас отнял больше жизней, — холодно ответил архонт. — Если я кого и убивал, то врагов Империи. — «И святой веры», — хотел добавить он по привычке, но сообразил, что в данной ситуации это будет не слишком уместно. — А не мирных, ничего не подозревающих граждан.
— Я никого не убивала, — возразила узница. — Я даже не мешала вам верить в вашего Спасителя. Я просто хотела жить. Разве это преступление?
— Иногда преступление, — невозмутимо подтвердил архонт. — Ибо сказано в Писании: ворожеи не оставляй в живых.
— Писание! — презрительно каркнула ведьма. — Вы примете без возражений любую чушь, если она сказана в этом вашем Писании. Вас даже не смущает, что одни его части противоречат другим. Вам и в голову не приходит спросить почему. А тех, кому приходит, вы сжигаете на кострах…
— Изволь, я отвечу тебе почему. Потому же, почему не оставляют в живых волка, забравшегося в овчарню.
— Вот-вот. Овцы. Бараны. Стадо. Ваш любимый образ. Показательно, не правда ли? Язычники считают себя детьми богов, а вы — скотом. Между прочим, тебе не приходило в голову, что пастухи, стерегущие овец от волков, делают это вовсе не от большого овцелюбия? А исключительно для того, чтобы этих овец сначала стричь, а потом зарезать и съесть. И, между прочим, волк дерет не каждую овцу, а вот пастырь в конечном счете ни одной не упустит…
— Я пришел не за тем, чтобы слушать, как ты возводишь хулу на святую веру…
— Это я возвожу хулу? Разве я придумала понятие «паства»? Если кто-то сам называет себя бараном — пусть не обижается, когда за ним приходит волк, только и всего. С вами ведь нынче приключилось именно это?
— Кто из стражников рассказал тебе? — нахмурился архонт. Им было строго запрещено общаться с заключенными, а тем более — с обвиняемыми в ереси и колдовстве.
— Кто мог это сделать, если мне даже еду бросают через люк в потолке? — усмехнулась щербатым ртом узница. — Если, конечно, это гнилье можно называть едой.
— Понятно, — кивнул правитель. — Значит, только что ты созналась еще в одном акте колдовства.
— Ну да, конечно! Без колдовства уже и узнать ничего невозможно. А если бы даже и так — что плохого в колдовстве, дающем знания? Почему вы этого так боитесь?
— Женщина, я пришел не ради… — снова возвысил голос архонт.
— Да, да, — перебила старуха, — если могущественный правитель целой имперской провинции снизошел до визита к презренной еретичке, то, конечно, не ради философской беседы. А только потому, что этого правителя кто-то очень крепко и больно взял за задницу, а молитвы почему-то не помогают. Чтобы это сообразить, вовсе не требуется быть колдуньей, архонт.
Правитель медленно сосчитал про себя до пяти, обуздывая свой гнев. В тишине потрескивал факел.
— Город окружен варварами, — спокойно сказал архонт наконец. — Первые штурмы мы отбили, но это лишь потому, что враги еще не брались за нас всерьез. Следующего штурма нам не выдержать. И помощи ждать неоткуда.
— Так-так, — сухие губы раздвинулись в широкой улыбке, — значит, скоро и тебе предстоит узнать, каково сидеть на цепи в вонючей дыре? Изволь, я охотно поделюсь с тобой опытом…
— Я не дамся им живым, — сухо произнес правитель. — Но речь не обо мне. Речь о городе. Тысячи невинных людей. Женщины. Дети.
— Ну а я-то тут при чем?
— Сделай то, за что тебя приговорили. Нашли на захватчиков чуму.
— Чуму-у? — ведьма явно продолжала забавляться. — Очень интересно. А не подскажешь, зачем мне это надо? Мне варвары ничего плохого не сделали. И вряд ли сделают. Зачем им искалеченная старуха?
— Ты получишь полное помилование. И столько золота, сколько сможешь унести.
— С вашей стороны было очень предусмотрительно переломать мне кости. Теперь я точно не смогу унести много.
— Я пришлю тебе лучшего лекаря.
— Работу одного твоего палача не исправить и десяти лекарям.
