— Меня это ничуть не интересует, Джимбитер.
— Неужели тебе совсем не любопытно, зачем они спрашивали о тебе?
Пуилейн пожал плечами.
— А вдруг это грабители, узнавшие о твоем легендарном богатстве?
— Возможно. Но пусть они сначала послушают мои стихи, прежде чем грабить мой дом.
— Ты слишком легкомыслен, Пуилейн.
— Мой друг, само солнце умирает на наших глазах. Так неужели же я потеряю сон и аппетит при мысли, что какие-то чужаки решили выкрасть из моего дома всякие безделушки? За бестолковым разговором мы совсем забыли о вине. Умоляю тебя, Джимбитер, пей и выбрось из головы этих людей.
— Я-то выброшу, но сначала я хочу убедиться, что ты сам не сделаешь того же, — ответил Джимбитер, но тут же понял, что настаивать бесполезно.
Его друг был по-своему беспечным человеком. Глубокое уныние, завладевшее всем существом Пуилейна, лишило его присущей другим людям осторожности. Он жил без надежды на будущее и потому мог позволить себе ни о чем не беспокоиться. А сейчас, как догадался Джимбитер, Пуилейн и вовсе отгородился от проблем за несокрушимой стеной винных бутылок.
Самого же Джимбитера троица чужаков весьма беспокоила. Еще днем он постарался отыскать их. Садовник сказал, что незнакомцы остановились в старой гостинице «Голубая виверна», расположенной между бывшим скобяным базаром и рынком, где торговали тканями и пряностями. Поэтому Джимбитер без труда отыскал их на бульваре, проходящем через весь торговый квартал. Первый из чужаков, невысокий, но крепкий, кутался в тяжелую бурую шубу, на ногах у него были лиловые рейтузы и такие же башмаки, а на голове — шапка из меха черного медведя. Второй, высокий и худой, носил феску из леопардовой шкуры, желтую муслиновую[5] блузу и красные сапоги, украшенные шпорами из длинных игл морского ежа. Третий был одет скромнее — в простую серую тунику и зеленую рубаху из грубой ткани. Этот человек среднего роста казался незаметным на фоне своих разряженных приятелей — но лишь до того момента, пока Джимбитер не увидел его глаза, глубоко посаженные, решительные, горящие змеиной злобой. Они, словно два черных обсидиана, выделялись на бледном как мел лице чужака.
Джимбитер попытался разузнать о незнакомцах в гостинице, но выяснил лишь, что они назвались купцами то ли из Альмери, то ли из какой-то другой северной страны, направляющимися на юг по торговым делам. Кроме того, хозяин гостиницы подтвердил слухи о том, что чужакам откуда-то известно имя лучшего поэта столицы и они настойчиво ищут встречи с ним. Джимбитер поспешил предупредить друга, но с горечью убедился, что большего сделать не в силах.
При этом беспечность Пуилейна вовсе не была наигранной. Того, кто посетил отравленные берега моря Забвения и сумел вернуться обратно, уже ничто не могло обеспокоить. Он доподлинно знал, что окружающий мир — всего лишь иллюзия, созданная туманом и ветром, и было бы сущим безумием поверить во что-либо иное. В трезвом состоянии Пуилейн из Гиуза оказался бы не менее подверженным тревогам и отчаянию, чем любой другой человек. Но он старался как можно быстрее принять свое излюбленное противоядие, пока отравленные щупальца реальности не нарушили его покой. Без вина он не смог бы справиться с неотвязными мрачными мыслями.
Два последующих дня Пуилейн провел в одиночестве в своем полном сокровищ доме. Просыпался на рассвете, купался в ручье, бегущем через сад, затем завтракал с привычной умеренностью и после долгого раздумья над выбором открывал первую бутыль.
К полудню, не позволяя погаснуть огню, зажженному вином в его сердце, он доставал вторую бутыль и какой-нибудь том из собрания своих стихов. Всего в нем насчитывалось пятьдесят или шестьдесят толстых тетрадей в одинаковых черных переплетах из кожи ужасного деодана, за которую охотник получил щедрую награду. Здесь были записаны лишь те из бесчисленного множества стихов Пуилейна, которые он сам посчитал достойными того, чтобы запомнить и сохранить. Он то и дело перечитывал их со щемящим наслаждением. Скромно держащийся на людях, наедине с собой Пуилейн откровенно восхищался собственными стихами, и вторая бутыль лишь усиливала это чувство.
Затем, прежде чем благодатное действие вина успевало закончиться, он обычно отправлялся на прогулку по залам своего дома, с непреходящим восторгом осматривая сокровища и диковинки, собранные им в пору юношеских путешествий по миру. Он успел побывать и на далеком севере, в мрачных пустынях за горами Фер-Аквила, и на столь же отдаленном востоке, за землей Падающей Стены, где обитали полчища смертоносных гулей[6] и гру, и на крайнем западе, в разрушенном городе Ампридатвире, а также в суровом Ацедерахе на берегу темного Супостимонского моря.
Повсюду юный Пуилейн собирал сувениры для будущей коллекции, но не потому, что ему так уж сильно нравилось это занятие. Просто оно на время отвлекало его, точно так же как и вино, от неотвязных мрачных мыслей, с детских лет одолевавших его разум. Теперь он старался продлить минуты забвения, любовно касаясь этих вещей. Воспоминания о путешествиях по прекрасным, полным очарования землям, равно как и по тем, где пришлось испытать трудности и лишения, вероятно, не были бы для него так важны, если б не позволяли ненадолго отрешиться от дня сегодняшнего.
Затем Пуилейн обедал, так же умеренно, как и завтракал, непременно выпивая за трапезой третью бутыль, выбранную на этот раз по усыпляющим свойствам вина. Подремав после обеда, он снова купался в холодном ручье. Уже ближе к вечеру Пуилейн торжественно откупоривал четвертую бутыль, пробуждавшую его поэтический дух. Он торопливо записывал родившиеся стихи, не останавливаясь и не перечитывая, пока порыв вдохновения не угасал. Тогда он снова принимался за книги или же произносил несложное заклинание, наполнявшее музыкой зал, что выходил окнами к морю. Наступало время ужина, более основательного, нежели обед или завтрак, и Пуилейн позволял себе насладиться пятой бутылью с самым изысканным вином, к выбору которого он подходил с особой тщательностью. После чего, в надежде, что на этот раз умирающее солнце наконец-то погаснет и избавит его от неотвязных мучительных дум, он забывался сном, не приносящим облегчения и лишенным сновидений.
Так повторялось все три дня после беседы с Джимбитером Солиптаном, пока однажды у ворот усадьбы не появились три чужака, о которых предупреждал Пуилейна его друг.
Они выбрали для посещения время второй бутыли, когда Пуилейн только взял с полки томик своих стихов. Он не любил живую прислугу и содержал для работы по дому нескольких бестелесных духов и призраков, один из которых и сообщил хозяину о неожиданном визите.
