— Это Кубрат. Это хорошо — вернуться. Домой, — сказал он на усеченном видесском.
До сих пор Крисп и не думал, что у кочевников могут быть свои дома. Для него кубраты были явлением природы, типа бури или наводнения. Но на лице дикаря сияла неподдельно счастливая улыбка — как у человека, возвращающегося домой после тяжелой работы. Возможно, дома его ждали маленькие сыновья или дочки. О том, что у кочевников могут быть дети, Крисп как-то тоже не думал.
В общем, как выяснилось, он не думал о многих вещах. Когда он сказал об этом вслух, отец рассмеялся:
— Просто ты еще маленький. Подрастешь — мысли сами придут тебе в голову.
— Но я хочу знать все сейчас! — сказал Крисп. — Так нечестно!
— Возможно. — Отец, перестав смеяться, опустил ему руку на плечо. — Но я скажу тебе так: цыпленок, вылупившись из яйца, знает все, что положено знать цыпленку. Однако быть человеком сложнее, и учиться этому нужно дольше. Так кем бы ты больше хотел быть, сынок: цыпленком или человеком?
Крисп, засунув ладони под мышки, похлопал воображаемыми крылышками. Издал пару громких кудахтаний — и взвизгнул от смеха, когда отец пощекотал его под ребрами.
Назавтра Крисп увидал вдали несколько — как бы их назвать? Не палатки, не дома, а что-то среднее. Внизу у них были колеса, так что лошади, наверное, могли их перевозить. Отец тоже не знал, как они называются.
— Можно я спрошу у кубратов? — осведомился Крисп.
Мать покачала головой, но отец не возражал:
— Пускай его, Таце. Нам все равно жить среди них, а мальчонка, видать, пришелся им по душе с той самой первой ночи.
Крисп задал вопрос одному из кочевников, трусившему мимо на своей низкорослой лошадке. Кубрат уставился на него и разразился смехом.
— Значит, юный хаган никогда не видел юрту? Это юрты, малыш. Прекрасные дома для тех, кто должен перегонять стада.
— А мы тоже будем жить в юртах? — Криспу понравилась мысль о жилище, которое сегодня здесь, а завтра — там.
Но всадник покачал головой:
— Вы крестьяне. Вы годитесь только на то, чтобы выращивать растения. А поскольку корни у них в земле, ваши дома тоже будут врыты в землю. — Кубрат сплюнул, демонстрируя свое презрение к людям, вынужденным сидеть на одном месте, потом тронул каблуками сапог конские бока и потрусил дальше.
Крисп, слегка уязвленный, проводил его взглядом.
— Когда-нибудь я тоже буду путешествовать, — громко заявил он. Кубрат не удостоил его ответом. Крисп, вздохнув, вернулся к родителям. — Я буду путешествовать! — сказал он отцу. — Буду!
— Будешь, будешь, через пару минут, — ответил отец. — Они как раз собираются гнать нас дальше.
— Я не это имел в виду, — сказал Крисп. — Я буду путешествовать, когда сам захочу и куда сам захочу.
— Все может быть, сынок. — Отец вздохнул, поднялся и потянулся. — Но только не сегодня.
* * *
Подобно тому, как раньше, по дороге в Кубрат, пленников из многих видесских деревень собирали в одну большую толпу, теперь их отделяли от нее группами по пять, десять или двадцать семей за раз, уводя на те земли, которые они будут обрабатывать для новых хозяев.
Большинство крестьян, попавших в одну группу вместе с отцом Криспа, были из их же деревни, но оказалось в ней и несколько незнакомцев, а кое-кто из односельчан угодил в другую группу.
Они протестовали, просили не разлучать их с соседями, но кубраты оставались глухи ко всем мольбам.
— Над вашим племенем боги трудились не слишком усердно, — бросил один из всадников с тем же презрением, что и кубрат, объяснявший Криспу про юрты. И точно так же умчался, не дожидаясь ответа.
— Что значит — боги? — спросил Крисп. — Разве Фос не один? Ну, конечно, есть еще Скотос, — добавил он через минуту, понизив голос при имени заклятого врага благого бога.
— Кубраты не знают Фоса, — сказал ему отец. — Они поклоняются демонам, и духам, и бог его знает кому еще. После смерти они вечно будут маяться у Скотоса во льдах, в том числе и за свою жестокость.
— Надеюсь, жрецы у них есть, — занервничала Таце.
— В крайнем случае проживем и без жрецов, — ответил отец. — Мы знаем, что хорошо, а что плохо, вот и будем жить по правде.
Крисп кивнул. Ему это показалось разумным. Он всегда старался быть хорошим — за исключением тех случаев, когда быть плохим было гораздо интереснее. Но он надеялся, что Фос его простит.
Отец всегда прощал Криспа, а в его представлении благой бог был чем-то вроде увеличенной копии отца, которая вместо одной фермы заправляла целым миром.
Позже днем один из кубратов показал вперед и заявил:
— Вот ваша новая деревня.
— Какая большая! — воскликнул Крисп. — Вы только посмотрите, сколько домов!
Однако отец лучше знал, куда и на что смотреть.
— Да, домов много. Но люди где? Пара человек на полях, пара возле домов. — Он вздохнул. — Боюсь, я их не вижу оттого, что там просто не на кого смотреть.
Когда пленники, сопровождаемые кубратами, подошли поближе, из крытых соломой лачуг все-таки выползло несколько женщин и мужчин поглазеть на новоприбывших. Крисп никогда не жил в достатке. Но глядя на этих тощих, оборванных людей, он понял, что такое настоящая нужда.
Всадники махнули новопоселенцам, чтобы те двигались навстречу старожилам, а сами, развернув коней, ускакали… Ускакали, по-видимому, в свои юрты, подумал Крисп.
Когда пленники вошли в деревню, стало ясно, что многие из домов пустуют; на крышах зияли дыры, стропила покосились, глина, отвалившись от стен, обнажала переплетение ветвей.
— Хорошо, если у нас будет хоть крыша над головой, — снова вздохнул отец и обернулся к односельчанам, с корнями вырванным из Видесса:
— Мы должны выбрать себе жилища. Я лично положил глаз на этот дом. — Он указал на пустую мазанку, такую же обветшалую, как и остальные, стоявшую на краю деревни.
Но когда отец вместе с матерью, а за ними и Крисп с Евдокией направились к облюбованному дому, дорогу им преградил один из старожилов.
— Да кто вы такие, чтобы вселяться туда просто так, за здорово живешь? — заявил он. Криспу, хоть он и вырос в селе, выговор старожила показался совсем уж деревенским.
— Меня зовут Фостий, — сказал отец Криспа. — А ты кто такой, чтобы указывать мне, могу я занять эту развалюху или нет?
Новоприбывшие одобрительно загудели. Старожил посмотрел на них, потом оглянулся на кучку своих единомышленников, куда менее многочисленных и уверенных в себе. Гонор его тут же испарился, как воздух из проткнутого пузыря.
— Звать меня Рух, — сказал он. — Я был тута старостой, покуда вы, мужики, не заявились.
