— Не знаю, — удрученно вымолвил звездочет. И здесь было самое время вспомнить справедливую поговорку: «если этого не знает Авилекс, значит не знает никто».
— Подожди, подожди, подожди, — Фалиил оторвался от созерцания собственных ботинок, которым давно пора на свалку, и резко перевел взгляд на рассказчика легенд.
— Жду, жду, жду. Я и с первого слова тебя услышал.
— Правильно ли я понял, что мы все являемся очевидцами и свидетелями тех давнишних событий?
— Добавь еще: непосредственными участниками. Я бы и сам ничего этого не помнил, если б еще тогда, в древности, собственноручно не записал все произошедшее на один из свитков. Кстати, пару раз я даже вам зачитывал текст этого свитка дабы освежить воспоминания, но… — Авилекс снова снял шляпу, мягко постучав себя по макушке, — вата есть вата.
Записи, какие бы то ни было, хранятся лишь в двух местах: в испорченной и никому уже ненужной библиотеке, а также в личной хижине звездочета. Там все фолианты уложены аккуратными стопками, каждый свиток имеет свое помпезное название и личное место на полке. Авилекс дрожит над ними, как Кощей над златом, на руки никому не дает, а если возникает потребность — вслух читает сам. Говорят, что события некоторых легенд, отраженные в свитках, происходили еще до возникновения Сингулярности.
Топот чьих-то ног заставил тревожные думы на время улетучиться. На поляну забежал Эльрамус, самый рассеянный субъект из всех местных обитателей, он с негодованием посмотрел на остальных:
— Чего вы все расселись?! Я слышал крики! На кого-то напало чудовище! Я… я готов драться!
Авилекс вынужден был в третий раз приподнять свою шляпу:
— Приветствую тебя, Эл. Ты как всегда вовремя.
* * *
Тела всех кукол были сделаны из пластмассы, исключая суставы и подвижные места, где использовался эластичный винил бежевого цвета. Предполагается, что их создателем являлся сам Кукловод, увидеть которого в настоящее время было событием почти нереальным. Как и нереальным казалось сейчас докопаться до истины: что было в Самом Начале, еще до возникновения жизни, до образования самой Сингулярности? Никто разумеется не помнил, как он появился на белый свет, куклы просто существовали, и все тут. Вели свою незатейливую жизнь, полную мелких радостей и вздорных огорчений, каждый день ставили одну и ту же пьесу, уверенные, что незримый правитель мира, Кукловод, тайно наблюдает за их деяниями и получает от этого своеобразное удовольствие. Ингустин однажды даже предположил, что все их мысли, движения и поступки являются инспирированы, то есть имеют внешнее происхождение. Кто-то сверху просто дергает кукол за тонкие невидимые ниточки, а им наивным кажется, что они самостоятельно ходят туда-сюда, ведут беседы, строят какие-то нелепые планы… Впрочем, эту гипотезу никто не поддержал. Помнится, вспыльчивая Винцела даже кричала ему в лицо, вращая запястьями: «вот, видишь, нигде нет никаких ниточек! врешь ты все!».
Кстати, об Ингустине. Сейчас он стоял, глядя на север и наблюдая, как игриво мерцает пламя Желтой свечи: далекий огонек будто облизывал ткань горизонта, то агрессивно раздуваясь, то превращаясь в тонкую каплю лучистой энергии. Он вздрогнул, когда почувствовал прикосновение к своему плечу. Это оказалась рука Авилекса.
— Поможешь мне?
— А что надо делать? Мне казалось, что сейчас Гемма — наша главная проблема.
— Именно о ней и речь. Идем.
Ингустин не сразу сообразил, что они направляются к зданию библиотеки, которое находилось почти вплотную со священной Ротондой. Впрочем, назвать это зодчество «зданием» можно лишь в радикально-ироничном смысле. Почти полностью вся библиотека находилась под землей, на поверхность выглядывала только ее дугообразная крыша, покрытая битой местами черепицей. «Парадная дверь» не открывалась, а откидывалась как люк. Короче — самый настоящий склеп. В него уже наверняка никто не заглядывал минимум несколько недель, а если и заглядывал, то лишь от вопиющего безделья. Когда в древности сюда складывали книги, надеялись, что прохлада послужит их долгому сохранению, но беда пришла совсем с другой стороны.
Оба спустились вниз. Затхлый воздух пах прогнившей вечностью, а темнота казалась прекрасной, во всяком случае до того момента, пока скрывала уродство окружающих вещей. Звездочет зажег пару светильников, и две белые сосульки боязливо озарили стеллажи с книгами. Ингустину показалось, что в углу произошло шевеление, он пригляделся, но кроме пятен плесени так ничего и не увидел. Потом брезгливо взял одну из множества книг и, сморщив лицо настолько, насколько позволяла виниловая мимика, открыл ее. Он знал, что когда-то на этих страницах были записаны сценарии многочисленных пьес, которые они сами сочиняли и каждый день разыгрывали на сцене Ротонды. Во славу Кукловода. Во имя веселья их самих. Да… когда-то… Теперь же он увидел то, что и ожидал увидеть: страницы книги, все без исключения, были заляпаны большими чернильными пятнами. Меж этих пятен встречались короткие обрывки фраз, вырванные из контекста эпитеты возвышенных реплик, а порой всего пара-тройка букв, выброшенных из собственных слов. Нашествие чернильников сделало свою грязную работу. Он знал, что если б открыл пятую, десятую, двадцатую по счету книгу, везде была бы одинаковая картина и одинаково бездарные художества хаоса. Вряд ли хоть одна книга уцелела.
— Послушай, Ави, а тебе не приходило в голову, что чернильники могут вернуться к нам, как вернулись тени? Гимземин точно всех извел? По-моему, он клялся чем-то… чем же он там клялся?
Звездочет проигнорировал вопрос, озвучив собственную мысль, наверняка более важную:
— Давно искал повод избавиться от ненужного хлама. Ин, захвати как можно больше этой макулатуры и пойдем.
Его спутник снова поморщился, он не любил свое короткое имя — «Ин»: этот звук казался диким, колким, каким-то неполноценным. Не имя, а куцый обрубок слова. То ли дело торжественное — Ингустин.
Подниматься на поверхность и вновь спускаться в обиталище плесени пришлось несколько раз, пока на поляне не выросла целая гора из растрепанных старых книг. С некоторых уже вываливались страницы, делаясь забавой для ветерка, и все до одной они были беспощадно измазаны чернилами.
— Так, Гемма, просто стой на месте и не шевелись. Главное ничего не бойся. — Авилекс принялся отдавать распоряжения, его командный тон и его поднятый вверх указательный палец подчеркивали значимость момента. — Ин, наша с тобой задача разложить вокруг нее все книги, и гляди, чтобы расстояние было не меньше трех шагов. Я не сказал вам главного, поэтому говорю теперь: тень побаивается света. Но увы, глагол «побаивается» настолько робок, что побаивается сам себя. А вот от огня тень впадает в настоящую панику!
