Правитель свернул в переулок, куда редко кто заходил по собственной воле, и, пройдя между глухими небелеными стенами, вышел к мрачному зданию городской тюрьмы. Стражники отсалютовали архонту и, повинуясь его нетерпеливому жесту, подняли скрипучую входную решетку. Пузатый начальник тюрьмы встретил его уже на пороге, спеша с докладом. "Во вверенном мне заведении происшествий нет, содержатся: убийц – трое, фальшивомонетчик – один, грабителей – пятеро…"
– Виновных в тяжких преступлениях сегодня же отравить, – распорядился архонт, – остальных вооружить и на стены.
– Воров и мошенников? – задохнулся от возмущения тюремщик.
– Да. И твоих людей тоже. Каждая пара рук на счету, а вы тут прохлаждаетесь… Но это потом. А сейчас дай мне ключи от казематов.
– Прикажешь охрану?
– Нет. Тимон, и ты тоже подожди здесь.
На невозмутимом лице великана впервые за долгое время отразилось удивление. В военное время он должен был сопровождать правителя всюду, и даже спал на пороге его спальни. Архонт без колебаний брал телохранителя на секретные совещания с высшими офицерами и посланцами из Столицы – и вот теперь почему-то хотел один спуститься в подземелье, где содержались самые страшные преступники. Преступники, конечно, в цепях, но все равно – непорядок. Впрочем, господину виднее.
С чадящим факелом в руке архонт спускался по осклизлой лестнице в сырой мрак. После уличного пекла здесь прямо-таки пробирала дрожь. Впрочем, тем, ради кого были вырыты эти подземные норы, было от чего дрожать и помимо холода.
Архонт отыскал нужную дверь, долго гремел ключами, приноравливаясь к старому замку, затем с усилием потянул на себя бронзовое кольцо. Завизжали несмазанные петли. Внутри было абсолютно темно – в подземных казематах не было окон, здешним заключенным не полагался даже самый слабый лучик света. В нос правителю ударила омерзительная вонь – смесь фекалий, застарелого пота, гнили и сырой плесени. Архонт поморщился, но вошел, держа факел перед собой.
Во мраке загремели цепи. Архонт повернулся на звук. Дрожащий свет пламени высветил груду тряпья в углу, из которой торчали голые грязные руки и ноги в тяжелых кандалах. Короткие цепи были вмурованны в стену, лишая узника возможности даже выпрямиться в полный рост, не говоря уже о том, чтобы ходить по своей тюрьме.
Правитель затворил дверь и сделал еще шаг к закованной фигуре.
– Ты знаешь, кто я? – требовательно спросил он.
Над тряпьем приподнялась голова в тяжелом ошейнике. Слипшиеся седые волосы грязными сосульками свисали на плечи, но единственный уцелевший глаз на изможденном лице сверкнул молодой яростью.
– Да, – прохрипел голос старухи. – Ты – убийца.
– Не будем считаться, кто из нас отнял больше жизней, – холодно ответил архонт. – Если я кого и убивал, то врагов Империи, – "и святой веры", хотел добавить он по привычке, но сообразил, что в данной ситуации это будет не слишком уместным. – А не мирных, ничего не подозревающих граждан.
– Я никого не убивала, – возразила узница. – Я даже не мешала вам верить в вашего Спасителя. Я просто хотела жить. Разве это преступление?
– Иногда преступление, – невозмутимо подтвердил архонт. – Ибо сказано в Писании: ворожеи не оставляй в живых.
– Писание! – презрительно каркнула ведьма. – Вы примете без возражений любую чушь, если она сказана в этом вашем Писании. Вас даже не смущает, что одни его части противоречат другим. Вам и в голову не приходит спросить – почему. А тех, кому приходит, вы сжигаете на кострах…
– Изволь, я отвечу тебе – почему. Потому же, почему не оставляют в живых волка, забравшегося в овчарню.
– Вот-вот. Овцы. Бараны. Стадо. Ваш любимый образ. Показательно, не правда ли? Язычники считают себя детьми богов, а вы – скотом. Между прочим, тебе не приходило в голову, что пастухи, стерегущие овец от волков, делают это вовсе не от большого овцелюбия? А исключительно для того, чтобы этих овец сначала стричь, а потом зарезать и съесть. И, между прочим, волк дерет не каждую овцу, а вот пастырь, в конечном счете, ни одной не упустит…
– Я пришел не за тем, чтобы слушать, как ты возводишь хулу на святую веру…
– Это я возвожу хулу? Разве я придумала понятие "паства"? Если кто-то сам называет себя бараном – пусть не обижается, когда за ним приходит волк, только и всего. С вами ведь нынче приключилось именно это?
– Кто из стражников рассказал тебе? – нахмурился архонт. Им было строго запрещено общаться с заключенными, а тем более – с обвиняемыми в ереси и колдовстве.
– Кто мог это сделать, если мне даже еду бросают через люк в потолке? – усмехнулась щербатым ртом узница. – Если, конечно, это гнилье можно называть едой…
– Понятно, – кивнул правитель. – Значит, только что ты созналась еще в одном акте колдовства.
– Ну да, конечно! Без колдовства уже и узнать ничего невозможно. А если бы даже и так – что плохого в колдовстве, дающем знания? Почему вы этого так боитесь?
– Женщина, я пришел не ради… – снова возвысил голос архонт.
– Да, да, – перебила старуха, – если могущественный правитель целой имперской провинции снизошел до визита к презренной еретичке, то, конечно, не ради философской беседы. А только потому, что этого правителя кто-то очень крепко и больно взял за задницу, а молитвы почему-то не помогают. Чтобы это сообразить, вовсе не требуется быть колдуньей, архонт.
Правитель медленно сосчитал про себя до пяти, обуздывая свой гнев. В тишине потрескивал факел.
– Город окружен варварами, – спокойно сказал архонт наконец. – Первые штурмы мы отбили, но это лишь потому, что враги еще не брались за нас всерьез. Следующего штурма нам не выдержать. И помощи ждать неоткуда.
– Так, так, – сухие губы раздвинулись в широкой улыбке, – значит, скоро и тебе предстоит узнать, каково сидеть на цепи в вонючей дыре? Изволь, я охотно поделюсь с тобой опытом…
– Я не дамся им живым, – сухо произнес правитель. – Но речь не обо мне. Речь о городе. Тысячи невинных людей. Женщины. Дети.
– Ну а я-то тут причем?
– Сделай то, за что тебя приговорили. Нашли на захватчиков чуму.
– Чу-муу? – ведьма явно продолжала забавляться. – Очень интересно. А не подскажешь, зачем мне это надо? Мне варвары ничего плохого не сделали. И вряд ли сделают. Зачем им искалеченная старуха?
– Ты получишь полное помилование. И столько золота, сколько сможешь унести.
– С вашей стороны было очень предусмотрительно переломать мне кости. Теперь я точно не смогу унести много…
– Я пришлю тебе лучшего лекаря.
– Работу одного твоего палача не исправить и десяти лекарям…
– Это не мой палач. Инквизиция подчиняется напрямую Святейшему Престолу. Я лишь формально утверждаю приговоры, – произнес архонт и тут же одернул себя: с чего это он должен оправдываться перед осужденной еретичкой?!
