Глава 2
Сделала себя я все-таки, большей частью, сама. Хотя не могу не признать, что если меня сравнить, скажем, с алмазом, то Андрею удалось отшлифовать его и превратить в бриллиант. Да, это именно он огранил меня, отточил мои действия до звенящего совершенства, до смертельной остроты, до вдохновляющей безупречности. Именно он напоил мои методы тем, что и эффект, и эффективность достижения задуманных целей стали превосходить мои самые смелые ожидания. Как всегда, мягко и ненавязчиво, покоряя теплом лучистых глаз и завораживая мелодичностью уверенного голоса, он вел меня при помощи незначительных фраз и легковесных советов, за которыми, как впоследствии выяснялось, крылась огромная, едва ли не бездонная глубина. Он не скупился на меня ни временем, ни силами, ни деньгами, как не скупятся иные мужчины на свои любимые игрушки вроде роскошного автомобиля или любовно собираемой коллекции фигурок персонажей культового фильма. Правда, порой тепло речей оборачивалось раскаленным железом, а нежность действий выдавала крепкую цепь, сжимающую мне горло. И тогда я билась, подыхала дворовой шавкой, захлебывалась собственной несвободой, пока вдруг не соскальзывал рвущий душу шипами ошейник, не падала моя голова в заботливо подставленные мозолистые ладони…
Гений. Сумасшедший. Тот, без кого дышать не смогу, но и кого боюсь до судорог во всем теле. Как ни напыщенно это звучит, каким пафосом не вязнет в зубах, но мы уподоблялись двум танцорам на лезвии ножа, смертельному тандему, в котором каждый готов был как к всепоглощающему доверию, так и к предательскому удару в спину.
Выбора просто уже не было, не существовало возможности расцепиться и продолжить движение по своим собственным траекториям.
Андрей откорректировал и мое имя. Когда-то я была Каролиной. Наверное, это хорошее имя, царственное. Другое дело, что оно не смогло озвучить мою суть, отразить верно то, что необходимо было показывать чуждым глазам. Пришлось стать Карой. Кара, да… та, что несет кару за прегрешения, за жадность, похотливость и нежелание думать.
«Я читал книгу как-то. Там собаку так звали — Карма. Хорошая была сука, умная». Это так мне однажды сообщил шеф, после того, как почему-то назвал меня таким странным и непривычным именем. Обида, мелкая, но зудящая, пронеслась вдоль хребта и уперлась во что-то в груди. Наверное, под сердцем зацепилась, и выдала моим голосом, что я, вообще-то, не собака. Андрей лишь ухмыльнулся и порекомендовал мне почитать тот роман. Повинуясь неясному чувству, я все же прочитала — сначала неохотно, как выполняя бесполезный урок, а после — уже проникаясь и признавая право за боссом, а следом и за собой отзываться на пять простых букв, несущих в себе не меньшее воздаяние, чем прежнее обозначение моей персоны.
Клиент мне не понравился — ни молодостью, ни фактом того, что он некогда имел несчастье оказаться моим одноклассником.
Есть одна умная поговорка: не стоит гадить в собственном гнезде. Может, для кого-то это и означает всего лишь необходимость не плевать на пол в родной хибаре, и без зазрения совести сорить семечками на асфальт возле подъезда, но для меня сие предложение имеет довольно внушительный смысл. Мое гнездо было очень большим, распростершим сучья и ветки на многие города нескольких стран, зацепившим побегами всех тех, кто волею судьбы знал меня прежней, не то что не отшлифованной девчонкой, а даже не переродившейся из углерода в алмаз.
Андрей предложил нагадить в собственном гнезде, пусть и у самого края.
Первым моим порывом было желание отказаться от дела без объяснения причин. Такое случилось однажды, и Андрей отказ воспринял с пониманием, даже без истерики, признавая мое право доверять собственной интуиции. Но я помедлила, прислушалась к звучанию душевной глубины и, уловив пробивающийся мотивчик любопытства, поддалась искушению.
Щелчок мышки, загрузка файлов, заполнение экрана ноутбука недурственным изображением комплекта, заставившего меня хищно раздуть крылья носа.
Нет, стоп!
Я вскочила из-за стола, прошлась по комнате. Знаю, сейчас сорвусь, отмахнусь от иного звучания — тревожного, — пойду на поводу возгоревшейся алчности…
В работе с Андреем, слаженной и безукоризненной, выверенной, как механизм швейцарских часов, что-то однажды заставило меня даже не споткнуться и, тем более, не остановиться, но самой кромкой сознания уловить некий незначительный диссонанс. Я долго не обращала внимания на эту мелкую погрешность, не замечала крошечной фальши, как иные часами не замечают мелкую соринку в собственном глазу. Я даже далеко не сразу нашла тот момент, когда в ровном гудении машины нашего дуэта раздался предупредительный призрачный всхлип. Мои мысли просеивались одна за одной, направлялись ищейками по давно остывшим следам, пока совсем непритязательная мыслишка не подняла голову с зажатой в пасти картинкой прошедшего. Вот он, слепок из собственной памяти: хмурый день, отяжеленный низким скомканным небом, конфузливые тени, не решившие, стоит ли прятаться по щелям и углам, или же остаться как есть, серые и тусклые блики на журнальном столике, желание включить верхний свет, чтобы небрежно пролистнуть журнал, купленный для вялого развлечения в пути. Кричащие цвета, большей частью желтые и красные, знаменитость, снятая с неудачного ракурса и кажущаяся неизлечимо больной, мелкая заметка о смерти то ли на пятой, то ли на шестой странице, зацепившая знакомой фамилией.
Некто господин Александр Орешко, не последний человек на телевидении и признанный коллекционер картин после продолжительной болезни скончался от остановки сердца. Орешко? Ну да, пополнил базу клиентуры в свое время.
Тот день не сулил никакого озарения или выжигающего проблеска догадки. День сам по себе был слишком кашеобразен и вял, сер и уныл, чтобы что-то могло нарушиться интересными планами или животрепещущими событиями. Мне было невероятно лениво куда-то идти, что-то делать, чем-то себя загружать. Хотелось всего лишь горячего чаю с медом, теплого пледа и ни к чему не обязывающего безделья, реализованного, например, в виде медленного убивания времени при помощи социальных сетей, просмотров хлипких сериалов и прочтения дремотных рассказиков.
Орешко, значит? Бывает, все мы не вечны, чего уж тут печалиться, каждому свой срок отведен. Кто еще значился в моем списке дарителем желанной прелести? О, Гвоздицын.
Гвоздицын тоже оказался в числе отошедших в иной мир.
Совпадение?
Строй мурашек отмаршировал по моей спине, оставив под сводами черепа тоненький писк новорожденной мысли — а что, если… нет, все же маловероятно. В совпадения можно верить, можно и не верить, но в данном случае вере пока придется отойти на обочину. Кто еще пытался облапать мой зад? Иванов. Виталий Иванов, кажется, так звали того чудика. Ну да, он, с интересным именем и канонической фамилией, любитель покрутиться среди всесильных мира сего и декламировать стихи собственного сочинения. Те, кого он считал всесильными, время от времени снимали со своих ушей рифмованную лапшу, но благосклонно позволяли нуворишу потолкаться на приемах и тусовках.
