Слушая различные местные радиостанции, я ни разу не заметила, чтобы тот или иной член государственного комитета призывал соотечественников сделать то или другое. И все же в стране действительно делалось и то, и другое, и третье. Жизнь здесь шла вполне спокойно; вовремя собирались налоги, вовремя убирался мусор, вовремя заделывались рытвины на дорогах, никто не ходил голодным. Выборы проходили довольно часто, и о сроках голосования по тому или иному поводу всегда заранее объявляли по радио, сопровождая эти объявления весьма информативными справками. Миссис Наннатула и мистер Баттанеле всегда ходили голосовать. Дети ходили голосовать довольно часто. Но когда я обнаружила, что некоторые люди имеют право голосовать значительно чаще, чем другие, я была просто шокирована.
Аннуп сказал мне, что миссис Таттава имеет право восемнадцать раз использовать свой голос, хотя обычно она голосовать вообще не ходила, хотя могла бы иметь право голосовать даже тридцать или сорок раз, если б побеспокоилась это право зарегистрировать.
— Но почему? Чем она отличается от других людей? — спрашивала я.
— Ну, понимаете, она ведь очень старая. Вот у меня, например, только один голос, — попытался объяснить мне Аннуп. Он всегда был трогательно скромен и страшно смущался, что-то мне растолковывая или в чем-то меня поправляя. Они все так вели себя. Казалось, они лишь напоминают мне о чем-то, что я, конечно же, знала, но просто забыла.
— Значит, чем старше ты будешь, тем… будешь считаться мудрее?
Он неуверенно посмотрел на меня и ничего не ответил.
— Или у вас так оказывают старикам особый почет? — продолжала допытываться я.
— Но ведь эти голоса у вас уже и так есть, — удивленно начал Аннуп. — Они ведь к вам возвращаются, правда? Или, точнее, как говорит мама, это вы к ним возвращаетесь. Если, конечно, сможете их всех вспомнить — те, другие голоса, на которые когда-то получили право. — Должно быть, вид у меня такой же безнадежно тупой, как у кирпичной стены, так что Аннуп попробовал пояснить: — Ну, когда вы снова жили! — Он не сказал «в вашей прежней жизни»; он сказал именно «снова жили».
— Значит, люди помнят свои другие… жизни? — неуверенно спросила я и посмотрела на него, ища подтверждения своей догадке.
Аннуп немного подумал и тоже неуверенно ответил:
— Ну, наверное. А у вас что, это именно так?
— Нет, — решительно ответила я. — То есть я, например, никаких своих прежних жизней не помню. И я ничего не понимаю!
Я ввела в свой трансломат слово «трансмиграция», и машина сообщила мне, что на языке хеннебет это слово означает «переселение», «перелет птиц на север в сезон дождей и на юг — в период засухи». Я ввела слово «реинкарнация», и трансломат рассказал мне о чем-то, связанном с пищеварительным процессом. Тогда я ударила из главного орудия и подсунула ему слово «метемпсихоз», и он сообщил мне, что в мире Хеннебет не существует аналогичного понятия для этого «верования», которое свойственно людям многих иных миров, о том, что их «души» после смерти переселяются в другие «тела». Трансломат «разговаривал», разумеется, на языке хеннебет, но те слова, которые я поместила здесь в кавычки, все были написаны по-английски.
Аннуп зашел ко мне как раз в разгар моих лингвистических поисков. На Хеннебет редко пользуются механическими приспособлениями, даже археологические раскопки и строительство здесь ведутся практически вручную, но кое-какие электронные технологии хеннебет уже довольно давно позаимствовали у людей из других миров; в частности, электронную технику они используют для хранения информации, в качестве средств связи, для голосования во время выборов и т. п… Аннуп обожал мой трансломат и относился к нему, как к замечательной игрушке, забаве. Вот и теперь он рассмеялся и спросил:
— «Верования» — это значит, люди так думают? — Я кивнула. — А что такое «души»?
Я начала не с «души», а с «тела»; всегда значительно легче объяснять, когда можешь пользоваться жестикуляцией.
— «Тело» — это, например, я — это мои руки-ноги-голова-живот и так далее. Все это — мое тело. На твоем языке это, по-моему, «атто»?
Он кивнул, и я, ободренная, продолжала:
— А твоя душа находится внутри твоего тела.
— Как внутренности или то, что я съел?
Я попробовала зайти с другого конца:
— Когда кто-то умирает, мы говорим: его душа отлетела.
— Отлетела? — эхом отозвался он. — Куда отлетела?
— Твое тело, твое «атто», остается здесь — а душа улетает прочь. Некоторые считают, что она улетает в ту жизнь, которая бывает после смерти.
Аннуп уставился на меня, совершенно сбитый с толку. Мы провели почти час за выяснением вопросов, связанных с душой и телом, и пытаясь найти какую-то общую основу в обоих языках, но только еще больше запутывались. Мальчик был не в состоянии провести хоть какое-то различие между материей и духом. «Атто» — это все человеческое существо целиком; как же там могло быть что-то еще? Какая-то «душа»? Там же просто нет места ни для чего больше!
— Как там может находиться что-то еще? Что-то большее, чем уннуа? — спросил Аннуп наконец.
— Так, значит, вы считаете, что каждый отдельный человек — это целая Вселенная? — спросила я, проверив по трансломату, что слово «уннуа» действительно имеет такие значения, как «вселенная, все, все целиком, все время, вечность, целостность, полнота и т. д.». Этим же словом означается также полная перемена блюд за обедом, содержимое полного кувшина или бутылки, а также детеныш любого вида живых существ в момент его появления на свет.
— А как же иначе? Если не случится какой-нибудь случайной ошибки, конечно.
Тут мне, к сожалению, пришлось прервать нашу беседу, чтобы помочь миссис Наннатуле готовить обед. Впрочем, я даже рада была уйти на кухню. В метафизике я всегда разбиралась плоховато. Но мне было ужасно интересно узнать, что эти люди, у которых, насколько я знала, не имелось никакой организованной религии, обладали сложнейшими метафизическими представлениями, которые, тем не менее, оказались абсолютно ясны и понятны мальчишке пятнадцати лет. Когда же, думала я, он все это узнал? Наверное, в школе.
Но когда я спросила Аннупа, где он узнал, что атто — это уннуа и так далее, он тут же отрекся от каких бы то ни было знаний на сей счет и заявил:
— Что вы! Ничего такого я вовсе не знаю! Да и какая у меня может быть абба? Вы лучше поговорите с такими людьми, которые уже хорошо знают, кто они такие. Например, с миссис Таттавой!
Я и поговорила. И постаралась как следует «раскопать» эту тему. Миссис Таттава, сидя у окна, где было светлее, вышивала желтым шелком цветочки. В тот день она использовала тамбурный шов. Я присела с ней рядышком и через некоторое время спросила:
