– Какие странные мысли, – нахмурился Багайоко. – не понимаю, зачем князю прибегать к моим услугам. Любой его копейщик проткнет тебя, как бурдюк с водой.
– К тому времени, – ответил пророк, – мои оккультные силы вызовут такое сильное беспокойство, что наилучшим выходом покажутся крайние меры.
– Так, – сказал Багайоко, – это убедительно, хотя и звучит гротескно.
– В отличие от других пророков, – сказал Страдалец, – я вижу будущее не таким, каким мы хотим, чтобы оно было, а во всей его катастрофической тщетности. Вот почему я пришел сюда, в ваш прекрасный город. Мои многочисленные и абсолютно достоверные пророчества исчезнут вместе с этим городом. Это избавит весь мир от любых неприятных конфликтов, вызванных столкновением предначертанного и свободной воли.
– Он – богослов, сказал поэт. – Прокаженный-теолог. Как жаль, что мои профессора из Тимбукту не могут сейчас с ним подискутировать!
– Так ты предрекаешь гибель этого города? – спросил Манименеш.
– Да. Могу рассказать поподробнее. Сейчас 406 год хиджры[03] Пророка и 1014 год от рождества Христова. Через сорок лет среди мусульман зародится фанатичный пуританский культ. Его приверженцы будут называть себя альморавидами. В это время Одогаст заключит союз с Ганской империей. А они, как известно, идолопоклонники. Ибн-Ясин, воин и святой альморавидов, осудит Одогаст как гнездилище неверных. Он напустит на город свою орду мародеров, распаленных сознанием собственной правоты и жадностью. Они перебьют мужчин, изнасилуют и уведут в рабство женщин. Одогаст будет разграблен, колодцы отравлены, а пашни высушит и унесет ветер. Через сотню лет песчаные барханы похоронят под собой руины. Через пятьсот лет от Одогаста останется лишь десяток строк в книгах арабских ученых.
Хайяли пошевелил гитарой.
– Но ведь библиотеки Тимбукту полны книг об Одогасте, включая, с вашего позволения, нашу бессмертную поэтическую традицию.
– Я еще ничего не сказал про Тимбукту, – подхватил пророк. – Его разграбят мавританские захватчики, ведомые светловолосым евнухом-испанцем. Они скормят книги козам.
Компания взорвалась недоверчивым хохотом. Не обращая на них никакого внимания, пророк продолжал:
– Разгром будет таким полным, таким основательным и всеобъемлющим, что в грядущих веках будут считать, что Западная Африка всегда была страной дикарей.
– Кто на свете посмеет изрыгнуть такую хулу?
– Это будут европейцы, которые поднимутся из своего нынешнего жалкого состояния и вооружатся могучими науками.
– Что будет потом? – спросил, улыбаясь, Багайоко.
– Я могу разглядеть грядущее, – сказал пророк, – но предпочитаю этого не делать. У меня от этого начинает болеть голова.
– Итак, ты предрекаешь, – сказал Манименеш, – что наша достославная метрополия с ее высоко вознесшимися минаретами и вооруженной милицией канет в небытие?
– Как ни печально, такова правда. Но ни вы сами, ни то, что вам дорого, не оставит на Земле никакого следа. Разве что несколько строк в сочинениях чужеземцев.
– И наш город падет перед дикими племенами?
Страдалец ответил:
– Никто из присутствующих не станет свидетелем этой беды. Вы проживете свои жизни год за годом, наслаждаясь роскошью и покоем. Но не потому, что вы заслужили такую милость, а по прихоти слепой судьбы. Со временем эта ночь позабудется. Вы забудете все, что я вам наговорил, точно так же, как весь мир забудет про вас и ваш город. Когда Одогаст падет, этот мальчик Сиди, этот сын рабыни, будет единственным живым свидетелем этого вечернего собрания. Но к тому времени и он забудет Одогаст, любить который у него нет ни малейших оснований. Он станет к тому времени старым богатым купцом в Шань-ани. Этот китайский город так фантастически богат, что мог бы купить десять таких Одогастов. Он будет разграблен и уничтожен гораздо позже.
– Это безумие какое-то, – сказал Ибн-Ватунан.
Багайоко наматывал на свой гибкий палец перемазанную глиной прядь.
– Твой привратник – здоровый парень, друг Манименеш. Что, если, скажем, приказать ему проломить башку этой злобной вороне и выкинуть эту падаль на корм шакалам?
– А вот за это, доктор, я расскажу, как умрешь ты, – сказал Страдалец. – ты будешь убит ганским королевским гвардейцем, когда попытаешься отправить на тот свет коронного принца путем вдувания неуловимого яда в его задний проход через полую тростниковую трубку.
Багайоко вздрогнул.
– Ты, идиот, там нет никакого коронного принца.
– Он был зачат вчера.
Терпение Багайоко иссякло и он повернулся к хозяину.
– Давайте избавимся от этого умника.
Манименеш сурово кивнул.
– Страдалец, ты оскорбил моих гостей и мой город. Но тебе повезло – ты уйдешь живым из моего дома.
Страдалец с мучительной медлительностью поднялся на свою единственную ногу.
– Твой мальчик говорил, что ты щедр.
– Что? Ни медяка не получишь за свою чушь.
– Дай мне один из трех золотых дирхемов, что лежат у тебя в кошельке. Иначе я буду вынужден продолжать пророчествовать, причем в гораздо более интимном русле.
Манименеш обдумал это.
– Может, так и правда лучше.
Он бросил Сиди монетку.
– Отдай ее этому сумасшедшему. И проводи его обратно в его конуру.
Они терпеливо наблюдали за тем, как предсказатель, скрипя костылями, уползал в темноту.
Манименеш резким движением откинул красные бархатные рукава и хлопнул в ладоши, требуя вина.
– Спой нам, Хайяли.
Поэт натянул на голову капюшон своего плаща.
– В моей голове звенит ужасная тишина, – сказал он. – Я вижу придорожные камни со стертыми надписями. Я вижу радостные приюты удовольствий, превращенные в голые пустоши. В них селятся шакалы. Здесь резвятся привидения, а демоны гоняются друг за другом. Изящные залы, роскошные будуары, сиявшие когда-то подобно солнцу, охвачены запустением и похожи на разверстые звериные пасти.
Он взглянул на танцующих девушек, и его глаза наполнились слезами.
– В моем воображении я вижу этих дев, погребенными в пыли или рассеянными по дальним странам. Раскиданными рукою изгнания, разорванных на куски пальцами чужбины.
Манименеш ласково улыбнулся ему.
– Мальчик мой, – сказал он, – если другие не услышат твоих песен, не обнимут этих женщин, не выпьют этого вина – это их утрата, а не наша. Так давай наслаждаться этими тремя вещами, а сожалеть – удел неродившихся.
– Твой патрон – мудрый человек, – сказал Ибн-Ватунан, похлопывая поэта по плечу. – Вот ты видишь его здесь, осыпанного милостями Аллаха и купающегося в роскоши. И ты видел того грязного безумца, одержимого чумой. Тот лунатик, прикидывающийся мудрецом, каркает про беду, тогда как наш трудолюбивый и предприимчивый друг делает этот мир лучше, ибо взращивает благородство и просвещение. Разве может Бог покинуть такой город, полный красоты и очарования, ради того, чтобы сбылись отвратительные предсказания того дурака?
