Мясистые «воробышки» стали очень неплохим источником пищи. Плоть у них была красная, точно говядина, которую напоминала на вкус. А яйца они откладывали такие, что всего две штуки обеспечивали едой всю экспедицию, если, конечно, у поваров хватало терпения их готовить.
С уважением созерцая разбитую скорлупу, Киости сказал:
— Вот так посмотришь, и кажется, что из подобного яйца вполне мог бы вылупиться дракон…
— Если что-то легко вообразить, это ничего еще не говорит об истинности, — хмыкнул в ответ Сунила. — Я тоже думаю, что мы здесь преследуем тени. Если нам вообще суждено хоть что-то найти, думаю, мы обнаружим какую-то большую змею. Или гигантскую ящерицу. Поживем — увидим… А все остальное сделают пересуды тех, кто и близко к твари не подходил!
— Иные утверждают, будто примерно таким образом люди выдумали богов, — сказал Киости, указывая на курящиеся вершины далеко впереди. — По-твоему, что это такое, если не дыхание богов?
— И правда, что бы это могло быть? — сухо отвечал маг-языковед. — На самом деле я такой же точки зрения держусь, не при жрецах будь сказано. И, согласен, с драконами точно та же история.
Киости кивнул.
— Не удивлюсь, если в итоге именно так все и окажется. Зато сколько нового мы узнали! Встретили гадкого вампира, вкусных «воробышков»… Как знать, на что мы еще натолкнемся, пока наверх будем лезть? Ничего из этого мы бы так и не увидели, если бы продолжали сидеть дома, в империи.
— И ты не оказался бы на волосок от смерти, если бы мы остались в империи, — напомнил Сунила.
Это была святая правда, но Киости предпочитал поменьше думать о ней.
— Как там выразился, — сказал он, — тот старинный поэт? «Человек ищет себе богов и, ища, находит…» — ну или как-то похоже сказано. Главное — это то новое, что мы в нашей экспедиции почерпнем.
— Полагаю, ты прав, — проговорил Сунила с видом человека, идущего на существенные уступки. Однако потом он улыбнулся. — За то время, что мы здесь, я настолько улучшил свой волшебный словарь! Он же создан побеждать по-настоящему чужестранные языки, такие, которых внутри империи больше не водится. Там у нас давно уже все по-муссалмийски болтают, а родные языки скорее так, на вторых ролях.
— Сомневаюсь, чтобы мои прадедушка с прабабушкой очень хорошо его знали, — сказал Киости. — А я, со своей стороны, ни бум-бум в их клановом диалекте. И даже не хочу в нем разбираться. Когда все на одном языке говорят, оно даже как-то и проще…
— Здраво мыслишь, — похвалил Сунила.
Надо полагать, он сходным образом смотрел на вопрос.
— Сижу вот и гадаю, — поделился Киости, — во что следующее мы влипнем?
— Если бы дело шло к полнолунию, я предположил бы, что появятся оборотни, — ответил Сунила.
— Какие-то твари и так по ночам хрустят костями и так завывают в траве, что поневоле задумаешься насчет оборотней. Или о целом племени буйнопомешанных, — ответил Киости. — По-моему, ни они, ни те большие полосатые кошки еще никем не описаны.
— Хоть ради бедного Антти стоит надеяться, что боги на небесах все-таки есть, — вздохнул Сунила. Антти был ученым, которого убила гигантская полосатая кошка. — Но я, — продолжал маг-лингвист, — вполне понимаю разницу между тем, на что я надеюсь, и тем, во что я действительно верю. Так вот, я надеюсь, что драконов мы все же разыщем… — Он развернул ладони. Дома, в империи, маги вели спокойную и удобную жизнь, но и у него, и у Киости ладони были бугристые от мозолей. — Неважно, на что я в данном случае надеюсь. Важно, во что я верю…
Чем выше в предгорья, тем тоньше был слой плодородной земли на сплошном зеленовато-сером камне. Трава и кусты упорно цеплялись корнями, где только могли. Среди редкой растительности шныряло мелкое зверье. Одни животные напоминали кроликов, другие — очень мелких оленей. На высоких местах сидели своего рода часовые, принимавшиеся пронзительно верещать при виде опасности.
Временами, однако, опасность подкрадывалась незамеченной, и зверьки попадали на обед то ястребу, то змее. Киости представил среди удачливых охотников дракона, бросающегося с небес, и покачал головой. Голодному дракону эти мохнатые комочки были что ягодки крыжовника. Даже если сказители порядком-таки привирали относительно их размеров.
Внезапно сторожевые зверьки запищали все разом и буквально посыпались со своих пригорков. Не заметив кругом ничего необычного, Киости задумался о причине, но в следующий момент и сам издал встревоженный крик, ибо под ногами содрогнулась земля. Он успел подумать о том, не примерещилось ли ему, и еще, что мог угодить в неловкое положение… Однако одновременно с Киости закричало пол-экспедиции, и смущаться ему не пришлось.
Сколько продолжалось землетрясение? Вероятно, не долго. И особенно сильным его назвать было нельзя. Людям, впрочем, показалось, что длилось оно бесконечно. Рядом обрушилось несколько скал, а с западной стороны донеслось низкое громыхание — там произошел оползень. Птицы с пронзительными криками взвились в воздух. Удушливой тучей заклубилась пыль…
К тому времени, когда Киости худо-бедно прокашлялся и протер от пыли глаза, туземные носильщики успели побросать поклажу и со всех ног бежали вниз по склону к большой ровной площадке. Не то чтобы Киости им не сочувствовал. Вполне даже сочувствовал. Вот только замену им в этих бесплодных местах муссалмийцам взять было негде.
Поэтому Киости вместе с Сунилой и бароном Тойво сделал все, чтобы уговорить туземцев вернуться. Те не желали ничего слушать. И тогда Тойво заявил со всей прямотой:
— А теперь вспомните, что мы сделали с племенем, которое напало на нас. Вздумаете удрать — значит, поведете себя как наши враги. И мы будем с вами поступать как с врагами.
Иные из светловолосых коротышек угрюмо направились обратно, к только что брошенным ящикам и узлам. С остальными оказалось непросто совладать даже барону. Во главе упрямцев оказался мужчина со шрамом на лице, звали его Гальванаускас. Он что-то произнес на своем непонятном наречии.
— Когда пранис шевелится во сне, дела людей утрачивают значимость, — истолковал волшебный переводчик Сунилы.
Нельзя сказать, чтобы это внесло полную и окончательную ясность.
— Что такое пранис? — являя, как ему самому казалось, необычайное терпение, поинтересовался Киости.
«Бестолковый чужеземец», — внятно говорил взгляд Гальванаускаса. Киости как-то больше привык сам бросать на туземцев подобные взгляды, а не получать их от дикарей. Как выяснилось, пранисом шрамолицый называл дракона. Чтобы бестолковые чужеземцы верней его поняли, Гальванаускас указал пальцем вперед, туда, где вулканический кратер все так же курился тоненькой струйкой дыма, и объявил:
