– Джек, ты хлеб в распределителе взял?
– Нет, – огрызнулся я, – не взял.
– Пойди и возьми.
– Не пойду.
Отец поднялся:
– Я схожу.
– Что такое? – мама выключила горелку, выглянула из кухни. – Не понимаю, просто не понимаю… Он не выполняет простейших, элементарнейших обязанностей… Ты уроки сделал?
– Нет. Мне 18 лет – и мне надоело делать уроки. Я хочу жить, а не учиться.
Мама всплеснула руками:
– Ба, ба, какой пафос! Я вот до сих пор учусь, живу и учусь, а этот…
– На повара…
Мама покраснела:
– Да… ну что я могу сказать: дурак и хам…
Она вернулась на кухню.
Папа ушел за хлебом.
Я лег на диван и стал смотреть в стенку, в обои.
Я следил за узором обоев, и мне, как в детстве, стало казаться, что из волнистых обойных узоров складываются смешные и страшные рожи, расплюснутые и вытянутые, вытянутые и расплюснутые.
Пальцем я провел по стене. Закрыл глаза.
Я снова увидел Мэлори.
Папа вернулся с хлебом. Мама позвала:
– Идите ужинать.
Я вошел в комнату. На столе шипела яичница из шести яиц с беконом; кроме того, в глубокой глиняной миске лежали грудой пупырчатые небольшого размера твердые огурчики, ломти свежайшего хлеба, квашеная капуста, спирт в запотевшем графинчике и кроваво-красная наливка в фигурной, искусно выдутой бутылке, изображающей дракончика, стоящего на задних лапах.
Мама разделила аппетитно скворчащую, будто беседующую с кем-то на непонятном языке яичницу на три части, брякнула мне на тарелку мою долю, спросила:
– Ты руки-то мыл?
Я промолчал.
– Понятно…Дженнаро, наливай. Ребенку – наливку, нам – спирт…
– Мне тоже…
– Нет, милый, ты и без спирта… плюешься… Разливай. "Не задерживай движенье", – моряку кричит.
– Ты, – я смотрел на то, как папа разливает сначала спирт, потом вино, – спирт из лаборатории принесла?
Мама подняла свою рюмку:
– А как же! С зеленого дракона хоть спирта литр! За дракошу!
Я оглянулся. Глаз дракона, чуть выпуклый, квадратный, серый, похожий на экран неработающего телевизора, висел в углу квартиры, мирно и безразлично.
Малозначащая деталь городского быта – экран, привинченный на стыке стен и потолка.
Мама аппетитно хрумтела огурчиком, вилкой зачерпывала длинно порубленную капусту.
– Не оглядывайся, – усмехнулась она, – ушей у него нет. Были, да потом – отказались. Дракоша нервничает – люди зря гибнут. Всем нехорошо.
– Понятно, – я все еще смотрел в серый экран.
– Ты ешь лучше, понятно ему… Видали, пониматель какой, – мама уцепила вилкой белый кусок яичницы и отправила его в рот.
Папа ел молча, подбирал хлебушком остатки.
– Погодите, – сказал я, – погодите, я тоже дра-дра поприветствую… чтобы понервничал… старичок. Не все дракоше масленица – будет и постный день, такой поговорки у вас нет?
Мама не успела ответить, я вскочил на стул, высунул язык: "Ээ!", потом повернулся к глазу спиной, стянул штаны и показал дракону зад: "Кушай, приятного аппетита!"
Мама сорвалась с места:
– Джек, уймись, прекрати, Джек!
Она грохнулась на пол на колени перед драконовым багровеющим глазом.
Отец вышиб стул из-под моих ног, поймал меня за шиворот, отволок в другую комнату (словно там не было глаза дракона) и с силой врезал по скуле.
– Застегнись, – прикрикнул отец, – застегнись, идиот, подонок…
Багровый свет наполнял всю комнату. Я подтянул штаны, застегнул ширинку.
Из комнаты я услышал мамин крик:
– На колени, Дженнаро, Джек! На колени!
Отец бухнулся на колени.
Я уселся на диван, потрогал рассеченную скулу.
Такого багрового режущего света я не видел ни разу в жизни.
Папа устало поднялся с колен. Почистился. Багровый сумрак стал рассеиваться.
Я услышал мамины всхлипывания.
– Идиот, – тихо сказал отец, – просто идиот. Ты думаешь, ты – храбрец? герой? Нет, ты просто идиот, не умеющий просчитывать результаты своих действий. Цена твоему геройству – грош. Ты вроде ребенка, который без родительского догляду вышел на балкон, протиснулся сквозь балконную решетку и стоит на карнизе над бездной. Он не понимает, с чем играет; у него нет страха высоты. Ему повезло: он еще ни разу не падал из кроватки, поэтому он не боится упасть с небоскреба. О, идиот, идиот! – отец печально покачал головой.
Глава вторая. Маму надо слушаться
С меня сорвали одеяло.
– О! Герой. Вставай, просыпайся… Пора, пора…
Я плохо соображал и сквозь сон слышал голос мамы:
– Я ордер спрашиваю. Меня не интересуют ваши пропуска, вы не на свой объект пришли, а вломились в мою квартиру, поэтому…
– Эй, парень, – голос грохнул над самым ухом, – ты что ли ж… дракону показывал? Ну, собирайся, дококетничался – ты ему понравился.
Голова у меня кружилась, даже и без одеяла я проваливался в мягкий нежный сон.
– Чувиха, не раздражай ребят, что ты мельтешишь в своем капотике? Ребята из подземки – баб уже год не видели, а ты тут…
– Б… да он снова дрыхнет! Мужик! Тебе же сказали: сна больше не будет. П…ц, приехали!
Резкая боль. И я открываю глаза. Вся комната залита ровным умиротворяющим белым светом. Это сияет глаз дракона. Черные тени людей в зеленой форме. Их много. Тени, черные и четкие, мама в халате, накинутом на ночную рубашку. Холод, неприютность. И страх, омерзительный, ледяной страх, подрагивающий в низу живота. Я начинаю одеваться. Я одеваюсь медленно. Стараюсь одеваться как можно спокойнее, не спешить. Ухо и пол-лица горят, из губы сочится кровь.
Мама указывает на стоящего рядом со мной здоровенного детину.
– Как его фамилия?
Человек в кепи, надвинутом на самые глаза, устало усмехается:
– Чувиха, у нас нет книги скарг та пропозиций. Потерпи… тебе же объясняют, что мы из подземки, все… Жили бы как люди, не рыпались бы – и отношение к вам было бы людское, а так…
Здоровенный детина слышит весь этот разговор и, искоса глянув на маму, с силой лупит меня по затылку, швыряет одежду на пол:
– Ты что, к девке на именины? К бабушке на блины? Собирайся!
Дрянь… Жирная дрянь… Ох, как бы я ему врезал… А что мне мешает ему врезать? Видимо, кое-что мешает, потому что едва лишь я занес руку для удара, как тут же полетел в угол, сшибленный тяжеленным кулаком. Из носа у меня полилась кровь.
Очевидно, я отрубился, отвалился на время, на короткое время меня не было в этом мире, стиснутом четырьмя стенками комнаты и залитом ровным белым светом глаза успокоившегося, блаженствующего дракона.
Детина поднял-подтянул меня за руку вверх, встряхнул как следует:
– Ну ты, тля! Ты будешь, мать твою, одеваться или будешь козики строить?
Он толкнул меня другому охраннику, тот дал мне ногой пинка – я откатился к следующему; следующий долбанул меня в грудь кулаком – слезы бессилия и обиды лились у меня из глаз. Я хрипел и даже пытался сопротивляться, но это только смешило и подзадоривало пинающих, бьющих меня.
