Неподалеку Принц Лир пел: «Отдать без сожаления, все отдать, все то, что можешь и умеешь дать…». Леди Амальтея сомкнула руки на парапете и ей вдруг захотелось, чтобы Лир оказался рядом – ведь теперь она поняла, что Король Хаггард сошел с ума. Внизу были скалы, болезненно желтая полоска песка, надвигающийся прилив и больше ничего.
– Я люблю смотреть на них. Их вид наполняет меня счастьем, – пел рядом детский голос, – я уверен, что это счастье. Когда я почувствовал это впервые, я подумал, что умираю. Их было двое в утреннем тумане. Он пил из ручья, а она положила голову ему на спину. И я сказал Красному Быку: «Они мои, я должен обладать ими всеми – ведь моя нужда велика». И Бык переловил их по одному. Ведь он хотел того же. И он хотел бы того же, будь то жук-щелкун или крокодил. Он различает лишь то, чего я хочу, а чего – нет.
Склонившись над низким парапетом, он на момент позабыл о ней, и она смогла бы убежать. Но она осталась на месте – в свете дня ее вновь обволакивал тот же старый забытый сон. Прибой разбивался о скалы и откатывался, чтобы накатиться вновь. Принц Лир, приближаясь, пел:
Я буду любить вас хоть тысячу лет,
Любви не надеясь добиться в ответ.
– Наверно, я был молод, когда увидел их впервые, – сказал Король Хаггард. – Сейчас я, должно быть, стар – по крайней мере с тех пор я перепробовал многое и многое мне надоело. Но я всегда знал, что сердце не стоит вкладывать ни во что, ведь ничто не вечно, и я был прав, и потому я всегда был стар. И все-таки каждый раз, когда я гляжу на моих единорогов, во мне просыпается что-то похожее на утро в лесу, и я по-настоящему молод, и все может случиться в мире, полном такой красоты.
«Во сне у меня было четыре белых ноги, я чувствовала податливую землю под раздвоенными копытами. На моем лбу было сияние, и я ощущаю его теперь, – грезила наяву Леди Амальтея. – Но в приливе нет единорогов. Король лишился рассудка, он сказал: “Интересно, что станет с ними, когда я уйду. Я знаю, Красный Бык их немедленно забудет и отправится на поиски нового хозяина. Но я не знаю, решатся ли они вновь обрести свободу. Я надеюсь, что нет, ведь тогда они навечно останутся моими”».
Потом он вновь повернулся к ней, и его глаза стали такими же мягкими и жадными, как у Принца Лира.
– Вы последняя, – сказал он. – Бык не увидел вас в теле женщины, но я всегда знал это. Кстати, как получилось это превращение? Ваш волшебник не мог сделать этого. Не думаю, чтобы он сумел превратить и сливки в масло.
Отпустив парапет, она упала бы, но голос ее был спокоен:
– Милорд, я не понимаю. Я ничего не вижу в воде. Лицо Короля задрожало, словно она смотрела на него сквозь пламя.
– Вы все еще отрицаете? – прошептал он. – Как вы осмеливаетесь отрекаться от себя? Это подло и трусливо, и пристало лишь человеку. Я своими руками сброшу вас вниз к вашему народу, если вы отречетесь от себя. – Он шагнул к ней, она смотрела на него, широко открыв глаза и не имея сил пошевелиться.
Шум моря наполнил ее голову, смешавшись с Песней Лира и слезливым предсмертным криком человека по имени Ракх. Серое лицо Хаггарда молотом нависло над ней, бормоча:
– Это должно быть так, я не могу ошибаться. И все же ее глаза теперь столь же глупы, как и глаза юнца, как любые глаза, ни разу не видевшие единорогов, а созерцавшие в зеркале только себя. Откуда в них этот обман, как могло это случиться? Теперь в ее глазах нет зеленых листьев.
Тогда она закрыла глаза, но не для того, чтобы не видеть, а для того, чтобы удержать в себе… Существо с бронзовыми крыльями и лицом ведьмы, смеясь, порхало вокруг, и мотылек сложил крылья, чтобы упасть на жертву. Красный Бык молчаливо двигался по лесу, раздвигая сучья бледными рогами. Она почувствовала, когда ушел Король Хаггард, но не открыла глаз.
Через мгновенье или через вечность она услышала за собой голос волшебника.
– Успокойтесь, успокойтесь, все кончилось. Они в море, – сказал Шмендрик, – в море. Ну, это, пожалуй, не так плохо. Я тоже не могу увидеть их, ни сейчас, ни в другое время. Но он видит, а если Хаггард что-нибудь видит, значит так оно и есть, – Смех волшебника был похож на стук топора. – Это неплохо. В заколдованном замке трудно увидеть что-нибудь. Чтобы увидеть, недостаточно быть готовым, надо смотреть все время. – Он рассмеялся вновь, но более мягко. – Хорошо, – сказал он. – Теперь мы их найдем. Пойдемте, пойдемте со мной.
Она повернулась к нему, пытаясь промолвить что-то, но рот не повиновался ей. Волшебник внимательно всматривался в ее лицо своими зелеными глазами.
– Ваше лицо влажно, – озабоченно сказал он. – Надеюсь, что это морская пена. Если вы стали человеком настолько, чтобы плакать, то никакая магия в мире… Нет, это, должно быть, пена. Пойдемте со мной. Пусть лучше это будет пена.
В громадном зале замка Короля Хаггарда часы пробили шесть. На самом деле после полуночи прошло только двенадцать минут, но в зале было лишь чуть темнее, чем в шесть часов или в полдень. Жители замка определяли время по степени темноты. Были часы, когда зал был холоден лишь потому, что в нем не хватало тепла, и темен лишь из-за недостатка света, когда воздух был затхл и спокоен, а камни пахли стоячей водой – ведь в зале не было окон, в которые мог бы проникнуть свежий воздух, – это был день.
Но как некоторые деревья впитывают днем свет, чтобы медленно и долго отдавать его после заката, так ночью замок, все его помещения, наполняла темнота. Холод в громадном зале обретал тогда причину, спавшие днем тихие звуки просыпались и начинали топотать и скрестись по углам. А старинный запах камня, казалось, поднялся откуда-то глубоко из-под пола.
– Зажги свет. – сказала Молли Отрава, – пожалуйста, зажги какой-нибудь свет!
Шмендрик резко и профессионально что-то пробормотал. Через некоторое время по полу стало расползаться странное бледно-желтое сияние, рассыпающееся тысячью снующих и попискивающих угольков. Обитающие в замке ночные твари мерцали как светлячки. Они сновали туда-сюда, по полу метались тени, отбрасываемые этим бледным светом, делавшим тьму еще холоднее, чем прежде.
– Уж лучше бы ты не делал этого, – сказала Молли. – А ты можешь их погасить? Ну хотя бы пурпурных с… ну тем, что похоже на ноги.
– Нет, не могу, – сердито ответил Шмендрик. – Спокойно. Где череп?
Леди Амальтея видела, как лимонно-желтый в тени, бледный, словно утренняя луна, череп ухмыляется со столба, но промолчала; она молчала с тех пор, как спустилась с башни.
– Там, – сказал волшебник. Он подошел к черепу и долго смотрел в его пустые потрескавшиеся глазницы, медленно покачивая головой и тихо бормоча про себя. Молли тоже внимательно смотрела, но время от времени бросала взгляд на Леди Амальтею. Наконец Шмендрик сказал: – Ну, хорошо. Не стойте так близко. – Неужели действительно можно заклинанием заставить череп говорить? – спросила Молли.
