— Ладно. — Ренье безнадежно махнул рукой. — По-вашему, нет никого лучше того парня?
Она чуть пожала плечами.
— Только не говорите «не знаю»! — предупредил он. — Если он — ваша настоящая любовь, то рано или поздно вы будете вместе. Это я вам обещаю.
Она снова взялась рассматривать вышивку, словно намереваясь пропустить последнюю фразу Ренье мимо ушей. Он, разумеется, заметил это.
— Вы мне не верите! — с укоризной бросил он.
— Как я могу вам верить, если то, что вы говорите, — невозможно?
— Мы живем при дворе эльфийской королевы, здесь возможно все, если речь идет о настоящей любви...
— Вы верите в это? — удивилась Эйле.
— Простите, во что я верю или не верю?
— В то, что только что сказали. Что при эльфийском правлении главенствует любовь.
— Ну да. Как же иначе? Истинные чувства эльфа — сострадание и сладострастие... Любовь послужила основанием правящей династии. Если бы не любовь эльфийской принцессы, Королевством правили бы потомки Мэлгвина, а не Гиона. Полагаю, эта история известна даже у вас в деревне.
— Вы сердитесь, — грустно произнесла девушка.
Ренье обнял ее за плечи, притянул к себе.
— Нет, не сержусь... Но мне странно, что вы не в состоянии поверить в очевидное.
— Я верю в очевидное, — с горечью произнесла она. — В то, что наша любовь не уберегла ни его, ни меня.
— Почем вам знать?
Она длинно, без слез, всхлипнула.
— Простите...
— Ладно. — Ренье осторожно прикоснулся губами к её теплому виску. — Итак, что еще говорили у вас в деревне?
— Я боюсь повторять...
— Меня-то не бойтесь!
— Эльфийская кровь — это отрава для нашей земли... При чем тут любовь? Вы добры, и я, наверное, стану вашей любовницей, если вы этого захотите, но не заставляйте меня верить в невозможное.
Ренье встал, Эйле осталась сидеть. Глядя на нее сверху вниз, он сухо проговорил:
— Вы только что меня оскорбили — и я не возьму в толк. за что.
Он ушел, бросив на траве и угощение, и свою вышивку, и корзинку с шелковыми нитками. Несколько минут Эйле сидела в неподвижности среди разбросанных вещей, а затем подняла печенье, стряхнула с него землю и сунула в рот. Это было очень сладкое печенье, она никогда прежде такого не пробовала.
* * *
Разумеется, Эйле не хотела обижать Ренье, она лишь сказала то, что лежало у нее на сердце. И, вполне доверяя придворному опыту молодого господина, белошвейка последовала его совету и начиная со следующего дня стала приходить для работы в сад. Вышивку Ренье она аккуратно сложила в корзинку и всякий раз брала с собой — вдруг она встретит его? Но он не приходил.
Зато начали появляться другие. Эйле честно пыталась понять, хочется ли ей выйти замуж за одного из этих блестящих молодых господ. Ренье прямо сказал: это возможно — нужно лишь встретить такого, который влюбится настолько, что захочет взять ее в жены. Можно и подыскать себе любовника. Богатого и склонного потакать капризам хорошенькой девушки.
Но ей ничего этого не хотелось. Поэтому она молча водила иглой, накладывая на ткань стежок за стежком, а сладкие тягучие речи втуне разливались вокруг, не задевая ни слуха, ни сердца. Иногда она невпопад отвечала — «да, нет», но мысли ее плавали где-то очень далеко.
Эйле казалось, что она спит и видит сон. Первые годы она провела в ограниченном мирке своей деревни и знала там все: имена людей, их привычки, их место в общем порядке жизни. Даже внезапная любовь не выбила твердой почвы у нее из-под ног: Эйле в точности отдавала себе отчет в том, каков ее возлюбленный и чего бы они желали для себя.
Но чужая воля мгновенно перепутала все нити и, оборвав прежние связи, выхватила Эйле из обычного круга бытия. Ее доставили в столицу в крытом возке, под охраной. Опасались, что девушка решится на какой-нибудь отчаянный поступок: бежит или покончит с собой. Поэтому путешествие осталось для нее скрытым: она не видела ни дороги, ни того, что могло бы ее развлечь в пути, — ни замков, ни пашен, ни маленьких нарядных ярмарочных городков. Она словно бы погрузилась в небытие, а затем была извлечена из него в совершенно новом месте. И все здесь началось заново, как будто Эйле только что родилась на свет: новые люди, новое жилье, и даже рукоделие ей дали новое.
Она не могла бы в точности определить, сколько времени прошло. В любом случае, Эйле до сих пор не прижилось во дворце. Она догадывалась: для того чтобы не погибнуть, ей необходимо зацепиться за незнакомую почву хотя бы одним корешком. Но сколько она ни старалась, получалось плохо.
Её умыли и переодели, ей выдали сундучок с приданым и показали маленькую комнатку, расположенную в небольшом здании почти у самой стены, отгораживающей дворцовый комплекс от столицы. Под окнами не росло деревьев, чтобы мастерицам было светлее. Эйле могла видеть из своего нового жилища причудливые башенки и крыши в городе, за стеной.
Ветер сделался ее приятелем: то и дело он разворачивал флюгер на одной из башен так, что Эйле хорошо могла его видеть. Флюгер этот изображал бегущего человека. И — пусть смилуется над ним судьба! — как же он бежал! Его длинные растрепанные волосы развевались за спиной, ветер трепал рубаху, выскочившую из планов, пояс развязался и тоже вился сзади. На бегу он размахивал руками и что-то кричал, широко раскрыв рот.
Эйле от души жалела этого плоского металлического человека, обреченного вечно бежать под порывами быстро мчащегося ветра, — мчаться и не сходить с места, беззвучно звать и никогда не слышать отклика. И когда девушка подолгу смотрела на него и вела с ним безмолвные беседы, ей начинало казаться, что бедняга флюгер делался немного спокойнее и даже приобретал более веселый вид. Теперь иногда он бежал прямо к Эйле, и она слышала его голос: «У тебя остались сладости, которые прислали белошвейкам с королевского стола? Ты еще не все спелые фрукты съела, прожорливая девчонка? Погоди, погоди, я уже иду — накрывай же на стол!» А иногда он торопился посмотреть на законченную работу, прежде чем ее унесут в королевские покои. Чаще всего Эйле поручали делать тесьму, и она подолгу возилась с одним и тем же узором, бегущим вдоль бесконечно длинной ленты; но случались и более интересные задания, например цветы на вышитой вставке для лифа. И тогда она подносила готовый фрагмент к окну и показывала своему странному приятелю. И ей чудилось, будто он смеется от удовольствия.
Знакомство с Ренье смутило ее. Этот молодой господин был, несомненно, очень знатным. Он входил в свиту принца. В прежние времена, в былой жизни Эйле даже в голову бы не пришло заговорить с таким человеком. А сейчас она провела с ним несколько часов и даже успела сказать ему дерзость.
