– Болото. Грязь. Все к черту заросло! – соглашалась Петровна. – Чего разбудила ни свет ни заря? Который уже четверг не сплю!
– А в болоте, поди ж ты, восьминос!!! – нервно продолжала Аглая и вдруг озарялась какой-то новой мыслью: – Лизка где?
– Дрыхнет, конечно. Где ж ей быть? – удивлялась вопросу Аглаи Петровна. – Не буди ее.
– Вот что хотелось бы еще узнать: четверг сегодня все-таки или?… – раздумчиво спрашивала Аглая. На что Петровна, не открывая глаз, пожимала плечами:
– Да кто ж его знает? Возможно даже, что этого не знает никто! – И она по привычке страшно зевала, как зевают в горах зачем-то забравшиеся туда альпинисты, которым не хватает кислорода. – Не разучились бы – вполне могли бы ветер ему нагнать!
– Ну! – заметно оживлялась Аглая.
Но Петровна только махала рукой:
– Да толку-то? Фарватера тут все равно нет. Еще при Петре Великом не прорыли. Ему бы со стороны фортов зайти – чрез час был бы!
Они помолчали.
– Твой водоплавающим был, что ли? – поинтересовалась Аглая.
Петровна от неожиданности открыла глаза:
– Почему водоплавающим?
– Ну, ты так морскими словечками сыплешь!
– Не, вполне сухопутным. Это я из Лизкиной книжки почерпнула, где про морзянку, – ответила Петровна, вновь закрывая глаза.
– А как ты полагаешь, Петровна, к тебе или ко мне этот алый парус? Или он вообще к Лизке?
– Да там их много, матросиков-то этих бедных! – посулила Петровна, и Аглая подсела к ней на краешек крыльца, готовая в любую минуту сорваться с места и, несмотря на восьминоса, сломя голову нестись к заливу.
– Я тебя никогда раньше не спрашивала: твой он во… – Поймав предупреждающий взгляд Петровны, пущенный той как выстрел из-под опущенных век, Аглая схитрила, исправилась: -…вообще каким был?
Петровна к этому времени уже почти проснулась, но говорила все еще спросонья, перескакивая через слова и как-то всмятку:
– Мой – он ведь еще самим Пушкиным Ляксандром Сергеичем описан был. Никакая это была, конечно, не голова! Отрубленная голова, это, скажем так, вольность поэта. Я ведь молодой ох и красивой была! Такой красивой, что просто ужас! За то, должно быть, он от меня перед самой свадьбой и свинтил. Буквально как Подколесин, что Гоголем в "Женитьбе" обсмеян. Боялся, может, что зменять ему буду, а может, еще чего. Он рядом со мной вздохнуть робел. Может, спугался, что так и задохнется, не вздохнув в своей жизни больше ни разу, – кто ж их поймет, мущщин этих?… Короче говоря, сбежал, не помня себя. Тогда ведь мущщины сильные к нам чувства испытывали, не то что сейчас. Да… И врос по самые плечи в сыру мать-землю от горя. Так дальше и жил, не живя. Это еще до Ляксандра Сергеича. Тогда ведь мущщины огромные были, до звезд. А после Ляксандра Сергеича, дав ему себя описать, говорят, опять выбрался. Где-то, наверное, с тех пор и бродит, не показываясь. Стыдно, должно быть, за то. А можь, и сама я в чем виновна пред ним?… – Она ненадолго замолчала. – А ты говоришь – водоплавающий. Хотя теперь он, может, уже и того… – Она кинула быстрый взгляд на горизонт. – Но я его все равно, конечно, дождусь!
– А я своего диктора. Эх! – вздохнула Аглая и спустила с плеч свой нетяжелый рюкзачок. – Видать, он у меня обстоятельный: вперед, как водится, стрелу пустил, а после и сам за ней следом!…
После этих слов Петровна, наконец, окончательно ожила и открыла свои бусинки-глаза. Поскольку к этому времени рассвело больше, то стали видны детали. Петровна вгляделась в горизонт, как-то широко и нелепо принялась водить по воздуху руками, будто убирая с лица огромную паутину, и неожиданно… сняла с горизонта алый парус надежды вместе с веревкой, к которой тот был привязан: парус оказался пионерским галстуком.
– Фу ты!… – Петровна с шумом, не скрывая удивления, вздохнула. – Никак Лизка повесила? – И она принялась вертеть перед своим носом галстук и разглядывать его так, как будто видела впервые.
– Дай сюда! – потребовала Аглая. – Проклятье! – Она с силой смяла галстук в кулаке. – Да что ж это такое? – И замолчала, все больше и больше волнуясь. И под конец, доведя себя до температуры кипения, воскликнула: – Слушай!…
– Ну?
– Слушай, слушай, Петровна! – Аглая даже задохнулась от волнения. – А этот… ну… Лизкин восьминос, который… Он что за животное, а? Совершенно ведь неизвестно! И что он по ночам делает – неизвестно тоже! Вдруг вылезает из воды и до утра по лагерю ползает? Представляешь, просыпаешься утром, а он перед тобой – восьминос этот. А считая с твоим рубильником, так и весь девяти! – Аглая отчего-то волновалась все больше и больше. – Я вчера тебе забыла сказать: я, когда была в лесу, ну, по цветы, видела сшибленный мухомор. И вроде нашу малину кто-то ел!…
Вопрос о малине Петровну неожиданно взволновал.
– Малину? – спросила она строго. – Это нехорошо!
Аглая продолжала:
– Я еще тогда подумала: неужто снова пионерчики в лагере завелись? Хотя понятно, что пионерчики исчезли навсегда, ничего ведь в жизни не повторяется. А только вдруг это восьминос из залива вылез? А что ты думаешь!… Давай, пока Лизка спит…
– Ну? – поощрила ее к ответу Петровна.
Аглая брезгливо передернула плечами и скривилась:
– Да нет. Он склизкий, носастый. Атомный! Не поймаешь его. Тьфу!
– И стрелу он тоже, что ли, к тебе затащил? Стремился к Лизке и перепутал двери? – спросила Петровна.
– Стрелу не трожь, – попросила Аглая тихо, но твердо.
– Других вариантов нет. – И Петровна как-то странно и, пожалуй, даже как-то хитро прищурилась на Аглаю: – Ну, спортсмены стреляли поблизости… – И демонстративно зевнула.
Аглая долго и тяжело в ответ разглядывала Петровну, а потом сказала в сердцах:
– Уеду я отсюда к черту. Диктора своего поеду искать! – Она вновь вскинула на плечи свой нетяжелый рюкзачок и как можно беззаботней (у нее это не получилось) сказала: – Прощай, Петровна! Не буди Лизку. Пусть спит. – И уже хотела спуститься по ступенькам крыльца, как вдруг раздались пронзительные звуки побудки, и на крыльцо из дряблой ситцевой темноты барака вылетела заспанная Лизка с пионерским горном в руках.
Встрепенувшись с надеждой на этот звук, Аглая в сердцах плюнула:
– Тьфу!
– Просыпайтесь, бесполезные! На стадион пора! – радостно вскричала Лизка. – Небось, без меня тут зарядку делали, а? – Прищурившись, она бросила взгляд на горизонт. – Светило возвращается! Вчера так жалобно с нами прощалось – я думала, в этот раз точно навсегда! Ну? Который сегодня день? – И, поскольку все молчали, помрачнела: – Ясно. – Она поискала глазами что-то на крыльце. – Где мой галстук? Вот тут висел! На этом самом месте! – Строго она смотрела при этом почему-то на Петровну. – Вчера постирала и повесила сушиться!…
