Гельмут ещё вчера пронюхал, какой праздничек будет сегодня, и поэтому не побежал с раннего утра козырять Жювелем перед Филиппом, как мог бы поступить на его месте Иоганн. Поэтому Гельмут и был главным, а Иоганн второстепенным, а Дитрих желал провалиться им обоим под землю. Таким образом, Дитрих самоисключался из иерархической нумерации и третьим назван быть не мог, хотя в действительности таковым являлся.
Целый день Иоганн дрессировал Жювеля. Когда тот смог наконец без запинки выговорить «Итак, я та самая заблудшая овца, которая по диавольскому наущению моего хозяина, графа Сен-Поля, положила конец вознесению юного Мартина через порчу механики», Гельмут честно вручил ему монеты.
Он хотел сказать что-то ободряющее, но не нашелся. Дай Жювелю арбалет – выйдет отпетый арманьяк, дай глиняную птичку – сельский придурок, дай Сен-Поля – и получишь мертвого Сен-Поля.
– Послушай, Жювель, ты хотел бы убить своего хозяина? – спрашивает Гельмут без всякой задней мысли. Роковые кресты на тевтонских плащах, обжимая подконвойный серый балахон Жювеля, движутся по направлению ко дворцу.
– Ни к чему, – Жювель, насколько Гельмут научился понимать его, не врет.
У распахнутых дверей зала никого. Никаких алебардистов, меченосцев, пэров Круглого Стола, грифонов и дэвов. «Вот она, Бургундия, – думает Дитрих, – страна без стражи. Приходи и бери. Приходишь и берешь. А она пожирает тебя, одевает в свои шальвары и пурпуэны, душит египетской амброй – два флорина понюшка – хлюпает своими женскими частями, а потом варит тебя в извести. Кости крадет.»
Они вошли. Карл, наклоняясь к уху Обри, доверительно сообщил:
– Вот, извольте полюбопытствовать, выписали немецких жонглеров. Сейчас изобразят.
Жювель откидывает капюшон. Сен-Поль с тревогой смотрит на Оливье.
Тевтоны входят в центр разомкнутого каре столов. Кто начнет первым – Филипп или Гельмут? Первый не понимает, кого с собой притащили тевтоны, второму душно после прогулки под свежими дижонскими звездами.
– Государь, – зычно начинает Гельмут, чтобы ничьи, даже самые далекие уши не пустовали, – дело столь спешное, а случай, не скрою, столь удобный, что мы отважились явиться сюда, явиться сейчас. Дело об убийстве Мартина фон Остхофен закрыто.
Умненький Оливье, туго набитый людовиковыми политическими директивами, с аппетитом скубёт телячью ногу. Ах, не светить двум солнцам на небе, как не бывать бургундам королями! Вещий Филипп читает в лице Оливье как в простецкой книжке. Всё, что он может сделать – читать дальше. Там, между прочим, написано:
– Извольте продолжать.
И всё. Проще, чем «кушать подано». Филипп сегодня на вторых ролях.
– Мартин фон Остхофен убит графом Сен-Полем. Обвинение располагает свидетелем.
Теперь в фокусе Жювель. Иоганн вполголоса подсказывает ему: «Итак, я та самая заблудшая овца…»
Жювель, согласно кивнув, говорит:
– Всё так. По делу. Хозяин сказал: «Пили кругляк». А мне не разница, какая у него прихоть. Ну и по его диавольскому наущению сгубил Мартина-янгела.
В дальнем конце зала – женский смех. Её ёб ангел. Такая мысль Лютеции в голову не приходила. Общественное настроение подымается. Всё-таки будет нам весело.
Гельмут, заломив бровь, оборачивается на смех. У него всё грамотно куплено. Не даром ведь сегодня он потратил на Лютецию два часа лучшего полуденного времени.
– Рад видеть среди прочих эту милую госпожу. Лютеция, скажите, Вы узнаете нашего свидетеля?
Лютеция органична во всём, Лютеция вне политики. Если бы её попросили узнать в Жювеле Тухлое Дупло святую Варвару, она, без сомнения, узнала бы в нем святую Варвару. Тем более, что Жювель, лишенный нечистотных наслоений, вполне недурен собой.
– Да, монсеньор. Именно через Жювеля я не раз и не два сносилась с графом.
– Вы видели Жювеля на фаблио?
– Да, как и весь свет.
Спроси Гельмут, была ли Лютеция непосредственной свидетельницей порчи блока, ревновал ли её Сен-Поль к Мартину и всё такое подобное, она без оговорок ответила бы «да».
Гельмут не стал, однако, длить свой допрос. На то и драматургия, на то и искусство, чтобы разогретая публика не заскучала. Все уже готовы принять слова за факты, все верят старательному аранжировщику, а вера на то и вера, чтобы восполнять лакуны в логических цепях.
– Итак, государь, – Гельмут вновь обращается к Филиппу, – преступник обнаружен, уличен и явлен обществу. Просим предоставить графа Сен-Поля в наше распоряжение либо покарать его по бургундским законам в нашем присутствии.
Филипп украдкой смотрит на Оливье. Что там ещё написано?
– Терпение, монсеньоры. Пусть скажет граф.
Сен-Поль – Рыцарь-в-Белом. Весь в белом и сам белый. Нет, он не трус. Он рыцарь. Он встает, он делает глубокий вдох, смотрит на Филиппа, на Карла, на Оливье. Немое кино.
«Ну? Что скажете-с?» – растворено в мировом эфире коллективное невысказанное.
– Что я скажу? – Сен-Поль сглотнул слюну, оперся руками о стол.
– В тот день, последний день фаблио, я шел через рощу близ холма Монтенуа и размышлял о делах, каких у меня, распорядителя, было хоть отбавляй. Я шествовал тропкой, кратчайшей, но безлюдной. Я увидел Мартина фон Остхофен, лежащего под деревом, и подумал, что он спит. Это было очень некстати – вскоре должен был состояться его выход в роли души Роланда. Я подошел к нему, чтобы разбудить и пристыдить. Я увидел, что грудь его залита кровью – настоящей, алой, липкой. Представьте, он убился грифелем, который торчал в его груди, словно соломинка в коровьей лепешке. Лицо его казалось спокойным и не запечатлело ни телесных мучений, ни ужаса. Одет и причесан он был на свой лад, опрятно и фатовато. Ничто не намекало на борьбу. Это было самоубийство.
Шёпот. Довольные, все снова набросились на еду. Это нервное. Частичное утоление голода одного рода взывает к другому. Если проще, то жрут, когда очень интересно. Поэтому на турнир или казнь берут бутерброды, не говоря уже о попкорне.
– Я утверждаю, – продолжал Сен-Поль, Рыцарь-в-Белом, – что Мартин убил себя сам. Под его головой я обнаружил документ, который всё объясняет, но о нем позже. Я был распорядителем на фаблио, я был вынужден скрыть его смерть. Некоторые причины этого очевидны, некоторые – нет. Я позвал своих людей, мы омыли кровь и нечистоты, переодели теплое тело в одеяния ангельские, Жювель действительно подпилил блок и тело Мартина сверзилось на копья. Он как бы погиб дважды.
Карл слушал. Слишком внимательно. «Я увидел», «я понял», «я сделал»… Он не верил Жювелю, тевтонские морды его злили. Он не верил в убийство или по крайней мере в то, что убийца Сен-Поль. Самоубийство – куда ни шло, оно пребывало в согласии с его видением происшедшего. В самом начале Карл был уверен, что смерть Мартина – несчастный случай. Слова Сен-Поля сути дела не изменяли, ведь и самоубийство – несчастный случай иного рода. Карл верил Сен-Полю, потому что не сомневался в его трусости, в мягкости его подбрюшья, слабости его поджилок. Тряпичник и зануда Сен-Поль – убийца? Нет, кто угодно, но не Сен-Поль.
