Ознакомительная версия.
Одна живу, некогда за конём ухаживать. Да и не дело это — вечно лошадь в стойле держать. Конь на то и конь, чтобы скакали на нём или запрягали…
— Тётушка, — поморщился Аргминди-ри, — ну нельзя же так! Сдаётся мне, что укрываешь ты этого своего Аалану, собою выгораживаешь. Не пойму я, зачем тебе то нужно? Ты ведь пожилая женщина, мне в бабки годишься. Неужели так страстью к нему воспылала?
— Ты глупостей-то не говори! — топнула я ногой. — Даром что ты светлый держатель да племянник государев! А всё одно не смеешь меня, почтенную женщину, в таком подозревать. Надо же выдумать… Воспылала… Ты мне, Аргминди-ри, отчего не веришь? Оттого, что безумием почитаешь веру в Истинного Бога. А меня безумицей счесть не можешь, я же не визжу, пеной не брызгаю, по полу не катаюсь, говорю здраво. Только хочешь ты или не хочешь, а придётся тебе понять, что вера моя — правильная, и не отрекусь я перед нею ни за что. Ибо сказал Бог вестникам своим, что кто отречётся от Него перед людьми, от того и Он отречётся в небесном царстве Своём.
— Что же мне делать? — протянул он с грустью, и на мгновение увидела я в нём того прежнего мальчишку, нервного, избалованного, но с неиспачканной ещё душой.
— Государь послал меня изловить вдохновителя смуты и как можно скорее в столицу доставить, для жестокой казни. Я верен своему дяде и государю. Хорошо бы Хаонари поймать, да это дело долгое и трудное. А надо быстро. Да и мало одного Хаонари, в столицу уже весть ушла, что исполнитель он, но никак не вдохновитель, не источник зловерия. Аалану этого твоего искать надо, а ты помочь следствию не хочешь. Тебя, что ли, в деревянной клетке везти в столицу? Надо мной же смеяться будут — бабку дряхлую притащил.
— Не бабку дряхлую, — оборвала я его, — а вестницу Бога Единого, Бога Истинного, Спасителя мира. И уж будь уверен, я в столице о Боге возвещу всем, до кого голос мой долетит.
— Опомнись, тётушка, — терпеливо заговорил он. — Ну зачем тебе это? Ладно, могу понять, кто-то давно соблазнил тебя этой странной верой, и ты отвергла наших богов… В столице, знаешь, тоже многие над богами смеются… но не в открытую же! Наедине с друзьями… но чтобы народу возвещать? Сама подумай, даже если и нет на самом деле их — светлого Хаалгина, Хозяина Молний, Господина Бурь… если это только, как говорит мудрец Имиагон, символы природных стихий… всё равно ведь народу они нужны. Они дают надежду, удерживают от ропота и волнений… а как красивы торжества в их честь… сколько высечено прекрасных статуй, какие восхитительные сочинены о них стихи и гимны… так зачем, возвещая этого самого твоего неведомого Бога, разрушать народную веру? Веришь сама — ну и верь за стенами своего дома. Ты ведь раньше и сама это понимала…
Я судорожно вздохнула. Он, этот мальчик, во многом прав. Конечно, не сам до того додумался — в столице у него умные учителя, лучшие мудрецы Внутреннего Дома… И всё же… Веяло от его речей какой-то гнильцой… словно от покойника, который ещё вполне ничего на вид, и мухи ещё не кружат возле тела, но стоишь рядом понимаешь: это уже не человек, а только его пустое тело… Повторяет черноокий юноша слова трусливых и умных стариков… сам-то, интересно, верит ли?
— Наш Бог, Бог Истинный, — твёрдо возразила я, — любит нас и хочет спасти.
Значит, и мы должны друг друга любить и путь спасения указывать. Моя вера — она не только меня касается. Если мы Богу не чужие, то уж друг другу-то… вот если друг твой глаза себе завязал и к пропасти подходит, неужто не кликнешь ты его?
Неужто не схватишь за руку, не сорвёшь с глаз повязку? Вот потому и надо обличать тьму и возвещать свет…
— Ну что ты несёшь, тётушка, — едва не плача, ответил он. — Ты же мне жизнь спасла… Я ж всё помню… Я даже сказки, что ты мне тогда сказывала, помню…
Все до единой… И вот теперь, получается, я тебя на смерть повезу?
— Нет в том твоей вины, господин, — улыбнулась я. — Такова, значит, воля Божия, и не в силах человек ей противиться. Ну и повезёшь меня в столицу. Пожила я достаточно, душа моя жаждет к Богу отлететь.
Он хлопнул в ладоши, и тотчас же в комнату вбежали двое воинов.
— Уведите её, — велел Аргминди-ри. — Содержать в отдельной комнате, кормить сытно, обращаться вежливо. У дверей стража, смена каждую четверть небесного круга. Мы ещё вернёмся к этому разговору, госпожа Саумари, — на прощание сказал он.
Мы, конечно, вернулись. И раз вернулись, и два… А время шло. И с каждым днём Алан с Гармаем всё дальше уходили от Огхойи, всё ближе к лодке своей воздушной.
Чем дольше я протяну время, тем лучше.
А спустя три дня светлый держатель принял решение.
— Прости меня, тётушка, — подъехал он к возу, на котором укрепили мою клетку. — Но я воин, я не могу тебя отпустить.
— А и не надо, — улыбнулась я. — Да пребудет с тобой благодать Божия.
А что за благодать такая — и сама не знала. Подцепила у Алана словцо…
Луна теперь рано восходит, ещё до полуночи. Целая она сегодня, спелая. Вон как заливает комнатку мою высокую — даже в книге писать бы я смогла, будь у меня тут книга.
Впрочем, и не смогла бы. Руками и не пошевелить, больно до ужаса. И не одни лишь руки, всё моё тело изломанное плачет — и спина, и шея, и ступни… Точно муравьи злобные в суставах поселились и грызут, грызут… Это ко мне добрые наши власти решили милость проявить. Уговаривали отречься от лживой и безумной веры, поклониться богам Высокого Дома. Тогда, мол, всё будет хорошо, отпустят меня в Огхойю доживать своё.
Небось, Аргминди-ри расстарался, напел сверкающему дядюшке, какая я хорошая, и как бы это народу понравилось, коли в последний миг самую главную преступницу простить. Дядюшка Уицмирл, небось, сперва лишь смеялся, булькая точно котёл закипающий. Я бы на его месте тоже смеялась. В самом деле, для того и легион гоняли, и в клетке меня сюда везли, дабы простолюдинам показать — вот что за кровавое это зловерие бывает. Ужасной должна быть казнь, надолго всем запомниться, чтобы и детишкам, и внучатам пересказывали. А тут вдруг — простить.
Уж не перегрелся ли ты на огхойском солнышке, племянничек? Не отправиться ли тебе в дальние поместья свои, здоровье поправить?
А потом, видать, дошло до него, какая тут польза возможна. Ежели покаялась преступница, на коленях прощение вымолила, прилюдно государевым богам жертвы вознесла — это же значит, что слаба её вредная вера, слаб её бог перед богами Высокого Дома. И, стало быть, без толку новые бунты зачинать. Как этот самый Истинный Бог защитит смутьянов, ежели он и вестницу свою укрепить не в силах?
Ознакомительная версия.
