— Потерпи немного, любимая, — лепетал меж тем барон, суетясь подле нее и подгоняя слуг, — ты скоро… скоро согреешься. И мы снова будем вместе… никогда не расстанемся.
— Ублюдок! Тупой недоношенный ублюдок! — прошипела на это Ирма, — зачем ты сделал это? З-зачем?!
— Но я же люблю тебя! — отвечал барон тоскливо и жалобно.
— Да на кой леший мне твоя любовь? — он протянул к Ирме руки, но та отстранилась, — теперь… зачем она мне? И зачем мне ты? Неужели до тебя еще не дошло, собачий выкормыш… что мне надоело пасти овец… и терпеть домогательства отчима-пьянчуги. Но и служить подстилкой хлыщу голубых кровей я тоже не хотела! Не понял? Я хотела стать дво-рян-кой — выйдя замуж за тебя! Тогда бы ни один забулдыга не посмел лезть мне под юбку и дышать в лицо перегаром!
Но ты не захотел жениться на мне… ты обманул мои надежды! Так что мне оставалось делать? Возвращаться в родное село? И что изменилось с тех пор: коли ваша светлость не смог взять в жены пастушку — так неужели он надеется, что его обвенчают… с трупом?
Но барон, казалось, не слышал этой яростной отповеди. Он продолжал гонять встревоженную прислугу, засыпая ее все новыми распоряжениями и одновременно бормоча «потерпи», «не волнуйся», «теперь все изменится». Пустые бесплодные слова… он кормил ими Ирму еще до прощальной петли на ее шее.
В покоях уже было натоплено до жара, но девушка будто не чувствовала этого; холод не покидал ее, и дрожь не унималась. А слуги уже накрывали на стол, уставляя его всевозможными яствами. В былые времена Ирма вряд ли могла сдержать голодную слюну при виде такого зрелища — однако теперь оно вызывало не больше аппетита, чем поленница дров или поляна с цветами.
— П-прошу к столу, — окликнул ее барон, — отпразднуем твое возвращение. Глядишь и согреешься… ты ведь голодна?
Ирма и впрямь ощущала, как внутри нее нарождается голод… вот только блюда со стола оказались против него бессильны. Девушка отхлебнула вина и не почувствовала ни вкуса, ни растекающегося внутри тепла; попробовала кусочек мяса, прожевала — и с отвращением выплюнула: ей показалось, будто она есть тухлятину.
Девушке понадобилось несколько минут, наполненных бестолковым ковырянием блюд вилкой, прежде чем она поняла: кушанья на столе ей бесполезны потому, что они… мертвы. Утолить же голод Ирмы могло совсем другое — нечто живое и теплое… то, что она внезапно почувствовала в сидящем неподалеку бароне.
— Милый! — тоненько протянула девушка, пододвигаясь к нему как можно ближе, — ты был прав… прости. Теперь все и вправду изменится, и мы… уже точно не расстанемся.
Барон так хотел верить в счастливый исход, что услышанному только обрадовался. Поведение своей возлюбленной… вернее, резкую его смену, он истолковал чрез шоры своих же надежд и ожиданий. Потому и не смог, а вернее, не успел ничего понять… даже когда холодные, белые, скрюченные пальцы сомкнулись на его горле.
* * *
А что же Эрвин? Получил ли он заслуженную награду и спокойно покинул замок? Ничуть не бывало! То ли сказалась жадность барона, а может его светлости просто не хотелось оставлять в живых некроманта, узнавшего слишком много.
Так или иначе, но хозяин замка велел страже схватить Эрвина, едва тот закончил с пробуждением Ирмы. Схватить силами сразу пяти ратников и привязать к одному из зубцов крепостной стены. Где и оставить в ожидании восхода солнца, который, судя по алеющему горизонту, был уже близок.
«Зато слова своего дворянского не нарушил, — со злостью подумал Эрвин, — тайна замок не покинет… и не покину его я, посвященный в нее».
— …ты гадкая, противная всему живому, бездушная тварь! — напутствовал его светлость ведомого на смерть некроманта. И больше не называл его «сударем».
Надо сказать, что способ расправы с Эрвином барон выбрал с некоторой толикой ума — хотя бы потому, что догадался не рубить ему голову, не жечь на костре и не совершать иных, подобных глупостей. Некромант вспомнил историю с Гидеоном, собратом по цеху: того злые глупые горожане просто-напросто побили камнями. О чем потом успели неоднократно пожалеть, ибо Гидеон был некромантом опытным, и Тьма из него хлынула, словно гной из лопнувшего фурункула. И отравила весь город, выкосив его чумой и безумием за пару недель.
Что ж, барон поступил осмотрительнее — потому как большая часть Тьмы, обременявшей Эрвина, должна была сгореть на солнце. А заодно и зажарить живьем самого некроманта, лишенного привычной защиты в виде плаща и очередной порции зелья. Медленно сгорев изнутри, к полудню Эрвин должен был оставить после себя лишь пару костей и горсть пепла. Остатки Тьмы, скорее всего, разнесет ветром по окрестности… и очень скоро местных жителей будут тревожить недород, падеж скота, а может даже и восставшая нежить.
Как вариант, Тьма осядет в самом замке — на правах проклятья, и превратит его в одно из тех мест, куда по своей воле осмелится заглянуть разве что завзятый авантюрист. Лично Эрвину более вероятным казался именно такой исход; тем более что в замке он уже, своею же рукой поселил нежить. А такова уж природа нежити, что жизнь рядом с собой она не переносит. Никак.
Кромка солнца едва показалась над горизонтом, когда голос, грубый и басовитый, отвлек некроманта от безрадостных размышлений.
— Эй, трупоед, — обратился к нему немолодой и дородный мужчина в форме баронского ратника, но с офицерскими нашивками, — я капитан Орвальд, командир стражи этого замка.
— Не могу сказать, что очень рад знакомству, — грустно усмехнулся Эрвин.
— Да мне плевать! — гаркнул капитан, — у нас беда… с той тварью, которую ты пробудил. Она загрызла его светлость… и совсем разбушевалась, дрянь такая! Добро, мы в баронские покои двери завалили… да только не знаем, надолго ли хватит. Опять же сам барон… вдруг он тоже таким же станет. Я слышал, быть буйной нежитью — это заразно.
— Возможно, — равнодушно ответил некромант, — только вот при чем здесь я? Во-первых, я ведь привязан… по приказу вашего хозяина. Во-вторых, что я могу сделать без своего снаряжения? И, в-третьих, если капитан слышал о некромантах, он должен знать: мы задаром не работаем.
— Да хорош ломать комедию, трупоед! — Орвальд погрозил ему увесистым кулаком, — хозяин сдох, а значит сдохли и его приказы. Снаряжение твое мы вернем, не боись… а насчет платы скажу: ты не продешевишь в любом случае. Ибо цена за избавление нас от этого отродья — твоя трупоедская жизнь. Или, по-твоему, есть что-то ценнее?
— Нет-нет, — поспешил согласиться Эрвин, — такого не знаю. Так что цена ваша меня вполне устраивает.
