— Ну, знаешь, Светлый князь Черниговский…
— Да со Светлым князем, я уж сам разберусь. Жду его вскорости. Так что пошли договариваться.
У теремного крыльца, в строю стояла вся старшина городища. Подведя боярина к строю, Монзырев представил:
— Мой воевода, Улеб Гунарович.
Тот, в свою очередь, визуально оценивая чужака, в приветствии слегка наклонил голову покрытую шапкой пошитой из куньего меха.
— Мои сотники, Олекса, Андрей, Трувор, Первак, Халег. Мастер-наставник Стеги Одноногий. — Монзырев обратился к Стеги. — Стеги Эйрикович, передай Боривою, пусть определит орлов боярина на постой в казарму. Распорядись, пусть накормят и лошадей обиходят.
— Слушаюсь, херсир.
С теремного крыльца, с деревянным, резным ковшиком в руках, разодетая, как подобает богатой госпоже, сошла Галина. С поклоном, протянула ковш Воисту Якуновичу.
— Моя водимая, боярыня Галина Олексовна.
— Прими, батюшка боярин, от щирого сердца!
Боярин выпил содержимое ковша, вытер губы поданым рушником. Галка подставила щеки под поцелуй.
— Благодарствую, боярыня, — поцеловав Галину, обернувшись к Монзыреву громко произнес. — Хороша жена у тебя, боярин.
— Спасибо на добром слове.
— Милости прошу в дом. Отведать наше угощение, — пригласила боярыня.
В это время Анатолий кивнул стоявшему сбоку от крыльца Мишке:
— Мишаня, Вестимира сюда, — пошел в дом. За ним последовали все остальные.
* * *
Четвертый час гулеванили за богатым яствами столом. Уже ушли представленные Монзыревым боярину братьями и сестрами, дети и девушки. Ушла сама боярыня. Отдыхали осоловевшие воевода со товарищи. Все потому, что Толик выставил на стол кувшины с самодельной водкой. Забылось все плохое. Вспоминалось все хорошее. Горбыль с Андрюхой налегли на вожделенную выпивку, вспомнили родную воинскую часть. Даже прослезились.
Крепким оказался Воист Якунович, не подкосило его зелье «заморское». Все время, проведенное за пиршеским столом, думал он думу относительно своего положения. На управление погостом, он был поставлен давно, еще в правление отца нынешнего князя. Как-то ранее не задумывался над тем, чтобы заменить частокол высокими стенами, да с башнями. Увеличить число дружинников тоже не удосужился. Это какой же расход? Теперь уж чего, четыре десятка воев, против кривича, не войско. Смех один. А, ведь мог, мог, но не случилось ранее подумать об этом. А кривич, знай себе подливает, да распинается, рассказывает да советы дает. Конечно. С такой дружиной чего ж не побалаболить. Э-эх жизнь наша…!
Все-же сломило зелье северянина, засоловели глазоньки. Подобрел. Но хитринка из глаз не исчезла. А почему бы и не попытать счастья, обернуть случай нелегкого знакомства к общей пользе? Облапив Монзырева, тоже хорошо нагрузившегося спиртным, вдруг предложил:
— А давай Толя, породнимся. Чтоб не было у нас с тобой в дальнейшем споров никаких.
Монзырев в начале приема объяснил, что по родовому имени, только для своих, его зовут Анатолий. Сделал это исключительно для родовичей, были раньше преценденты, когда путались общаясь за пределами своего круга. Потом приходилось выкручиваться. Хлопотно это все.
— А давай. А как?
— Ну, как, как? Вон у тебя сестер на выданье, двое. Я бы за своего младшенького, черноглазую сосватал.
— Сколько твоему годков-то?
— Дак, двадцать четыре весны исполнилось.
— Ну и как? Богатырь?
— Да ты что? Весь в отца! — стукнул кулаком себя в грудь пьяный боярин, выбивая из легких звон, заставляя всколыхнуться объемное чрево.
— Я, непротив. Только условие у меня имеется.
— Говори.
— Он ведь у тебя третий?
— Ну?
— Вот и давай оженим. А жить будут здесь, у меня. Мне хороший помощник нужен. Смотри, какие хоромы. Места всем хватит.
— А и ладно. Часто в гости приезжать буду, к невестке. Ха-ха!
— Ну, так по рукам?
— По рукам.
Опупевшие от услышанного, Горбыль с Андрюхой, даже отставили на время выпивку.
«Во, Николаич чудит!».
Вестимир созерцал картину со стороны. Почти трезвый, улыбался, глядел на двух в хлам напившихся бояр, обнимавшихся, называющих один другого, «сватом».
Поздно вечером, Галина попыталась устроить головомойку Монзыреву, но поняв всю бесполезность этого занятия, оставила все, как есть до утра.
Дорогого гостя уложили в свободную комнату терема.
* * *
— Ну, может, забудет?
— Как же, забудет. Ты ведь не забыл? Ты Людку спросил, хочет она этого?
— Ну, прости, не подумал.
— Да у вас мужиков, всегда так. Если включается все, что ниже пояса, отрубается напроч, все что выше.
— Ну, ладно. Зови Людмилу.
Галка вышла, возмущенно сопя. Монзырев страдал от навязчивой долбежки невидимого дятла по голове, страдал от похмелья. Влил в свой организм вторую кружку холодного кваса. Представил, как чувствует себя боярин Воист.
Вошли девчонки. Монзырев потупил глаза. Выдохнул на одной интонации:
— Видишь ли, Людочка, прости меня старого дурака, пропил я тебя вчера.
Круглые, как плошки глаза, уронили слезу.
— Как?
— Да, просватал я тебя вчера погостному боярину, за его младшего сына. Но, с условием, — он поднял указательный палец вверх.
— Каким? — Хрипло выдавила из себя вопрс Людмила.
— Поженим, жить будете здесь, — обвел руками пространство вокруг себя, страдающий от головной боли Анатолий. — Парень красивый, двадцать четыре года недавно исполнилось, значит, еще не испорчен. Ну, так как ты, а? — Взглядом побитой собаки посмотрел на Людмилу.
— Я…., я согласна.
— Ха-ха-ха-ха! — Из-за спины Людмилы послышался нервный хохот подруг.
Старый перец поутру ничего не забыл. И выглядел утром, на удивление лучше радушного хозяина, все еще страдающего от выпитого вчера. Прощаясь, долго обнимался с ним, пошептался о чем-то с Людмилой. Та, стоя рядом, кивала в ответ. Потом, сняв с шеи цепочку с кулоном знака зодиака, положила в ладонь будущему свекру, тихо промолвила: «Передай жениху, пусть помнит, что его ждут».
Кавалькада отчалила от ворот цитадели. Монзырев перевел дух, глянул на Вестимира.
— Умеешь ты, Николаич, с людьми общаться. Он тебе треть своих доходов уступил и врагами при этом вы не стали. Только, девку отдал и все.
— Нет, волхв, не все. Я девку не отдал, я парня приобрел. Вот так.
Тяжелогруженый обоз, неспешно двигался по зимней дороге. Русская зима — это вьюги, сменяющиеся ясными морозными днями, с ярким солнцем в синеве, сухим, колючим, скрипучим снегом, вдруг нахмарит, из-под тяжелых туч выпадет немереное количество снега. Выросшие сугробы не дают пути ни конному, ни пешему. Только резкие порывы ветра сдувают снег с зеркала замерзших рек. Поэтому на Руси и дороги зимой пролегают по их руслам, часто извиваясь и уводя в сторону на версты от того места, к которому летом можно добраться значительно быстрей.
