Глава 13
— Что-то не так, — сказала Кейт.
Поглаживая всхлипывающую Типпу, Дугхалл взглянул на нее.
— В каком смысле?
Ощущение вездесущего зла в последние мгновения сделалось непереносимым. Кейт чувствовала его как смесь тошноты, ломоты в теле и головной боли, пульсировавшей за закрытыми глазами, как лапки тысяч невидимых пауков, снующих вверх и вниз по спине.
— Я чуяла какое-то зло, сгущавшееся в Халлесе с самого вечера в честь Дня Именования, — мрачнея, пояснила она, — но теперь мне кажется, это зло вот-вот лопнет.
Дугхалл вновь обернулся к Типпе.
— Приляг, дитя мое, и дыши редко-редко, как только можешь. Скоро тебе станет лучше.
Подождав, пока девушка устроилась клубком на обитой бархатом скамье, он отошел от нее и сел возле Кейт.
— Так ты ощущала присутствие зла? И чувствуешь его теперь?
Он хмурился, но Кейт улавливала и радостное волнение.
— Да.
— И каким образом ты ощущаешь его?
— Не знаю. Просто чувствую.
— Я имел в виду не это. Опиши ощущения, которыми зло говорит тебе о своем присутствии.
Кейт кивнула.
— Во-первых, сильное давление на кожу. Потом покалывания в затылке. Нечто… грязное, сальное, движущееся вокруг и через меня. А сейчас… мне кажется, что глаза мои вот-вот вылезут из орбит, меня тошнит, болит все тело.
У Дугхалла округлились глаза.
— Да-да. А как насчет грязи?
— Я по-прежнему ощущаю ее, но все прочее настолько сильнее, что сальность эта не так беспокоит меня.
— Да, именно так. А скажи… ты не видела снов в последнее время?
— Кошмары. Каждую ночь. Меня преследуют чудовища, смерть грозит отовсюду — я ни разу толком не высыпалась, с тех пор как мы оказались в Халлесе.
— Именно так. — Дугхалл уже ухмылялся. Исходящий от него запах восторженного волнения становился все крепче. — Я собираюсь кое-что сделать. Скажи мне, что ты почувствуешь?
Кейт ожидала. Дугхалл сидел сложив руки на коленях, плотно зажмурив глаза… и ничего не делал. А потом вдруг головная боль исчезла вместе с болью в теле и тошнотой. Она почувствовала себя просто прекрасно — как и в тот момент, когда едва не столкнулась с Хасмалем. Быть может, и лучше, потому что, по правде сказать, нынешние ощущения были гораздо тревожнее.
— Все ушло, — сказала она, — все зло, вся боль.
— Чудесно, — пробормотал Дугхалл негромко, так что лишь она одна могла расслышать его. — Это просто великолепно, Кеит-ча.
— Почему? — спросила она столь же негромко и осторожно.
— Ты ощущаешь скопившиеся чары. Предполагаю, что тебя этому никто не учил.
— Нет. Конечно, нет. — Охваченная волнением, Кейт уставилась на дядю. Чары? Неужели она ощущает их? Но никто не занимается ворожбой — ее запретили, как только человечество выбралось из развалин, оставленных Войной Чародеев, и взялось за восстановление мира из руин. — Почему ты так говоришь?
Взяв ее руки в свои, Дугхалл молвил:
— Не думай, что, если колдовство запрещено, никто не занимается им. Более того, оно не является орудием одного только зла. Раз ты ощущаешь его, девочка, значит, можешь и воспользоваться чарами. И ты способна творить добро с их помощью: ведь некогда магия была одной из Троп просвещения.
Он вздохнул.
— Даже ощущение того, что ты окружена чарами, будет полезно для дипломата, находящегося на службе Семьи. Нам всегда необходимо знать, не обладают ли наши враги или союзники теми качествами, которых у нас нет.
Кейт задумалась на мгновение. Магия считалась ересью из самых что ни на есть скверных; практиковать ее еще хуже, чем быть Карнеей. Раз она ощущает чары, значит ли это, что она уже занимается магией, сама того не ведая?
А впрочем, не важно. Умереть можно только единожды, и смертный приговор, автоматически вынесенный ей как Карнее, нельзя усугубить, добавив к нему телегу других грехов.
Дугхалл, похоже, проследил направление ее мыслей, потому что спросил:
— Ты подумала и решила, что твое положение уже не ухудшить, так?
— Именно так я и подумала.
— Ну а я расскажу тебе, как его можно улучшить. Я научу тебя окрашивать магией собственные таланты. Как только ты познаешь окружающие тебя силы, ты сможешь избегать боли, которую ощущаешь, находясь вблизи от творящих даршарен, чары Волков, делающих тебя больной. Ну а научившись фарнхуллен, магии Соколов, силе добра, ты сумеешь справляться со злом, даже предотвращать его. Твои полезные Семье способности превзойдут всякое воображение.
Он говорил с просветленным лицом — как мальчишка, получивший долгожданный подарок, — излучая при этом запахи удовольствия и волнения.
Кейт сохраняла напряженность, хотя энтузиазм Дугхалла отчасти ослабил ее дурные предчувствия. Все, что делал дядя для Кейт, так или иначе улучшало ее жизнь. Ему она доверяла, а потому задала вопрос:
— Но если это так — если чары можно использовать и во зло, и для добра, — почему же ворожба находится под запретом?
Дугхалл скривился.
— Потому что парниссы предпочитают запрещать все непонятное им, даже не пытаясь увидеть то ценное, что может в нем оказаться. Это, по-моему, свойство тех, кто добивается власти. Сознательное невежество и бесчисленные законы заменяли самообразование и самоограничение, потому что невежество и законы проще.
Кейт презирала парнисс. Узнай они о ее сути, в тот же самый миг потребовали бы казнить ее. Пять лет родители Кейт рисковали своей жизнью, выставляя вместо нее на инспекцию в День Младенца другого ребенка. Тем не менее она не совершила ничего такого, что заслуживало бы смерти; и она не могла простить парнисс за требовавшие казни законы.
— Учи меня, — согласилась она. — Я толковая и усердная. Ты найдешь во мне хорошую ученицу.
— Начнем завтра же.
Дугхалл улыбнулся, затем перевел взгляд на Типпу. Та снова рыдала, теперь уже раза в два громче, нежели прежде, кроме того, она еще и раскачивалась взад и вперед.
— Постой, я вижу, твоя кузина считает, что не получает положенного ей внимания. Прости, придется заняться ею… а то как бы не начала рвать на себе волосы и одежду, стеная как плакальщица после войны.
Он передвинулся к Типпе, предоставив Кейт возможность поразмышлять о магии и о том, что значит она для нее самой и для этого мира.
— Свято соединение двух жизней, священна связь между двумя Семьями, благословенны обеты, принесенные в этот день.
Творившая свадебный обряд парнисса переступила на своем подножии, и лучи утреннего солнца, запутавшись в волосах, образовали вокруг ее головы серебряный нимб. Она улыбнулась, поглядев сверху вниз на прикрытую вуалью невесту и жениха, стоявших перед ней на северном склоне котловины. Затем улыбнулась представителям обеих Семей, голубым с золотом рядам, заполнявшим каменные ступени на западной стороне амфитеатра, и красно-черной стене, поднимавшейся с востока. Она даже умудрилась коротко улыбнуться целой армии увеселителей, толпившихся вокруг амфитеатра, хотя редкая парнисса вообще заметила бы их: в подобных ситуациях богам нечего было сказать этим людям.
