А когда прошел у людей первый страх, а может быть, и не прошел, а они прогнать его захотели — храбростью, решимостью, отчаянностью своей — бросились люди с обрыва вниз, в самую воду, молча бросились — поющей стене и вторить нечему было, только плеск воды умножать, потому что люди уже, как один, все плыли Сныпяти поперек. И сначала руками землю копать под каменным идолом принялись, а потом и лопаты, и веревки откуда-то появились. Мальчишки быстро вскарабкались по огромному идолу вверх, петлю на шею ему одели. И тогда уже разнеслось:
— И ух! Вон дух! И ух! За двух!
И стена, чтобы людям помочь, чтобы силы их поберечь — трудно это — огромный камень тянуть — громче громкого затвердила: «И ух! Вон дух! За двух! И ух!»
И рухнул на землю каменный истукан. И в потемках сам будто землею сделался. Столько сил на него положили люди, столько ума и стараний, недоедали, недосыпали, ноги-руки себе морозили, а вот стояли теперь вокруг и только легкость внутри себя ощущали, легкость и радость, будто бы это он застил собой весь белый свет. А теперь некому его застить стало.
— Хвала Перуну!
— Хвала Мокоши!
— И Дажьбогу! И Симарглу хвала! — так говорили люди, и били друг друга в ладоши, и смеялись, как дети, а дети, как взрослые точно, ударяли друг друга в ладони и тоже смеялись.
— Внуки вепря! — это Ягда с высокого берега закричала и луна отогнала прочь тучку, чтобы всю ее осветить. — Я люблю вас! И я горжусь вами, внуки вепря! И клянусь быть вам доброй княгиней!
И люди в ответ закричали:
— И пусть Родовит живет до ста лет!
— И пусть боги пошлют тебе доброго жениха!
А Родовит услышал, как эхо носило над Селищем, и над домом, и дальше, дальше на капище понесло: «И пусть Родовит живет до ста лет! И пусть боги пошлют тебе доброго жениха!» — услышал это и силы в себе ощутил. И велел, чтобы Мамушка его до посоха довела. А когда уж за посох свой княжеский ухватился, спину выпрямил и ощутил: «Всё, теперь буду жить! И Утку с Зайцем, и ладейных людей теперь уже точно дождусь».
Вниз по реке, вверх по реке
Вот о чем нам почти ничего неизвестно — о духах деревьев и вод. Мы даже не знаем, как правильно их называть: духами или душами? А быть может, были у них и свои имена? Духа Сныпяти, например, называли — кто называл? а другие духи! — Хладом, Строгом, Текучим, Донником, Водоросом или, может быть, Сны, просто Сны? Нет, об этом нам ничего неизвестно.
Потому мы не можем уверенно это сказать, а все-таки кажется нам: дух реки нарочно влек Жаров плот ровно той же дорогой, которой семь лет назад он влек небольшую долбленную лодку с маленькой Ягдой. А духи деревьев, так пугавшие девочку уханьем сов и нависшими над рекою корнями, — те же самые духи помогшие выбраться ей из реки, — Жару не помогали нарочно. Потому что в ярости Жар рубил корневища мечом, потому что сам его крик «Именем Велеса проклинаю!» был отвратителен и духу реки, и духам деревьев.
И когда на рассвете река разлилась, — после ночи порогов, круговерчений, прыжков на плоту, от каждого из которых наконечник копья зарывался в рану все глубже, — когда Жару наконец показалось, что сейчас, вот сейчас его ждет хоть какой-то покой, дух реки рассудил по-иному. Мы отважимся предположить: просто-напросто дух реки захотел избавить от Жара свою оживленную рыбами воду, свои населенные птицами берега — себя самого, прозрачность свою избавить от ноши, которая духу реки была отвратительна и тяжела. И вот уже властный поток потащил Жаров плот к вертящейся водной воронке, и бросил его в нее. Как ни старался Жар удержаться за бревна, у него это не получилось. Водоворот разлучил его с плотом, потом с ним столкнул, оглушил и захлебывающегося, и уже почти бездыханного, утянул на самое дно. Но и на дне своем дух реки Жара не потерпел. Новый поток захватил его и понес к узкой расщелине. Здесь часть воды убегала под землю, и туда же вместе с быстрой водой обрушился Жар.
От удара о каменный пол он опомнился, вместе с водой сплюнул водоросли и придонный песок. А когда отдышался, когда чуть привык к темноте и попробовал оглядеться, на стене различил большеротую ящерку.
— Что, не чаял увидеться? — и она усмехнулась. — Говорил тебе Велес! Звал!
— Звал. Да, звал, — Жар попробовал сесть, стерпеть боль и хоть чуточку оглядеться. — Вот я к вам и пришел!
Он уже был уверен: вокруг — незнакомый ему коридор бесконечного Велесова подземелья.
— Ой! Мы будто не знаем! — нечисть снова хихикнула: — И куда же тебе угодили копьем — в пах, в бедро?
— Вездесущая зырь! — так от ярости закричал. — Гнусь вынюхивающая! — и вскочил, дотянуться хотел, сдернуть с камня и задушить.
А только вскочил слишком резко и наконечник с такою уж силою впился ему в бедро — прямо в кость, показалось, — крикнул от боли Жар и разом всех чувств лишился. И не услышал, как большеротая, с ящеркой схожая нечисть, прыгнув ему на живот, радостно заверещала:
— Он здесь! Его водой принесло! Все сюда!
В верховьях Сныпяти деревья уже желтеть принялись.
Грустно ли было Кащею, тревожно ли, а быть может, и радостно выше и выше по склону реки на своем Степунке взбираться? Ведь сказал же ему Родовит: чем раньше уедешь, тем скорее вернешься. И значит, чем дальше он был от Ягды, на самом деле, тем ближе к ней был. Фефила бежала среди берез, показывала дорогу. Но там, где земля была устлана рыжей листвой, различить ее стало почти невозможно. И тогда она принималась свистеть — оказалось, не хуже дозорных умела! — и Кащей стал посвистывать ей в ответ. И теперь даже в сумерках, даже в потемках кромешных они уже не терялись.
Вот и сейчас «финь! финь! финь!» к нему через рощу неслось. Но Кащей и не слышал этого будто. Он смотрел с высокого склона на Сныпять, как светла, как быстра была здесь река и даже прыгучей, как барс, вдруг ему показалась. Нет, течение было ровным, а на барса она походила потому лишь, что пестрые листья несла на своей спине а, может быть, потому еще, что берег свой выгибала с кошачьей повадкой. А дальше за берегом до самого горизонта лес простирался, будто яркий ковер, такой красоты и затейливости — ни одна мастерица такой не смогла бы придумать. А все-таки чем-то похожий ковер в шатре его деда лежал, отца его матери…
Напрасно Фефила звенела: «Финь! Финь!» Далеко взгляд Кащея унесся, а мысль уж в такую ринулась даль — как и вернуться оттуда ей было? А только увидел Кащей вдалеке лодку будто… Присмотрелся, не лодка это была. Когда Симаргл про ладью Дажьбога рассказывал, которую белые кони по небу несут, когда на снегу острием меча ее рисовал, вот такое же чудо и выходило. Но эта ладья плыла по реке и чем-то щетинилась будто. Набрался терпения Кащей, подплыла поближе ладья — и весла увидел, множество весел. Не менее десяти насчитал с каждой из двух сторон. И свистнул Фефиле, и вниз, обратно по склону пустил Степунка.
