Да, не мешало бы приглядеть. Да только как это сделать? Не наряд же ему под это дело просить, ей-богу…
Смотался на завод, где ограды эти чугунные отливают. В пригороде где-то. Совсем глухо. Мирона уже трясло от рассказов о том, какой Дан прекрасный человек и специалист и как все волнуются из-за его неожиданного исчезновения. Хотя, безусловно, ничего криминального там быть не может, даже и не думайте, господин дознаватель, потому как Дан прекрасный человек и… В общем, смотри пункт первый.
Мирон уныло ходил по кругу, как ослик, вращающий ворот. И все больше чувствовал себя самым настоящим ослом. Проклятье, у него даже не было оснований объявить Палого в розыск! Спал он редко и плохо и предпочел бы не спать совсем, такая жуть ему снилась. Распечатка данных неуловимого эксперта истерлась на сгибах – он постоянно таскал ее при себе, практически у сердца, словно письмо возлюбленной, хотя давно уже вызубрил наизусть. Порой казалось, четкие строчки на листе бумаги – единственное надежное свидетельство существования этого человека.
Отчаявшись, махнул в клуб исторического фехтования. Должны же быть какие-никакие друзья у этого таинственного типа! Ехал с опаской. Черт их знает, этих психов в самодельных латах. Все-таки абсолютно нормальный взрослый человек ничем подобным заниматься не будет. Оказалось, зря переживал. Милейшие люди, отзывчивые, интеллигентные. Вменяемые. Дана здесь уважали, и даже более того. Председатель клуба доверительно признался, что вообще ничего подобного никогда не видел, потому как Дан – не просто мастер и знаток, но нечто большее. Понимаете, пояснил он Мирону, можно и в наше время быть хорошим бойцом, но трудно представить мастерство настолько органичное, словно человек родился на свет с оружием в руках. Дан оказался находкой для клуба, настоящим кладезем информации. Никогда не задирал нос, охотно работал даже с новичками, терпеливо объяснял такие тонкости, что у знатоков голова шла кругом. Но ни с кем особо не сблизился. Чувствуется в нем что-то, разводил руками председатель, что держит людей на дистанции. Девчонки в клубе есть, и какие! (Мирон как раз вздрогнул, оглянувшись на яростный вопль: это одна из красоток, вся взмокшая, отчаянно рубилась с каким-то громилой.) На Дана заглядывались, понятное дело. Молодой, симпатичный, не бедный. Да только ни у одной не склеилось.
Народ здесь был менее настороженный, чем преданные вассалы из Дановой фирмы. Один за другим подходили поединщики, утирали раскрасневшиеся физиономии и включались в разговор. Измученный Мирон, в отчаянии от того, что вытянул очередную пустышку, вдруг взмолился – помогите. И кто-то вспомнил. Как-то разговорились они с Даном по дороге, в метро. У него в тот день машина в ремонте была, вот и ехал как простые люди. Парень уже не мог воспроизвести всех деталей разговора. Помнил, Дан обмолвился, что есть у него в городе любимейшее место, и назвал полузабытый, далеко не культовый музей. Пояснил с улыбкой, что человек он немодный и превыше всего ценит три вещи: свободу, покой и информированность. И что там, в музее этом замшелом, есть обалденный архив, а в архиве – совсем уж звездный архивариус. Умница и знаток, каких мало, и что будто бы он, Дан, сплошь и рядом у него консультируется и вообще просвещается. Ну этому парень не поверил, конечно. На фига Дану консультации? И разговор-то этот пустяковый потому только и запомнился, что ему до такого, как Дан, – все равно что до неба. А тут шли как свои, разговаривали… Тут юнец смолк и пристыженно взглянул на господина дознавателя, драгоценное время которого отнимал своей болтовней. А у Мирона тихо екнуло сердце, и запнулось, и снова пошло, только торопливее и затаеннее, словно боясь спугнуть нечто. Не обольщайся, одернул он себя для порядка. Может, это и не значит ничего. Но сердце упрямо тукало – значит, значит, значит… В любом случае, это зацепка, еще один возможный контакт. Палый, как видно, живет настолько замкнуто, что никакой наводкой пренебрегать не стоит.
– А имя этого архивариуса Дан не называл, не помнишь? – уточнил на всякий случай.
Парень напрягся. Остальные сгрудились вокруг и молчали с таким напряженным вниманием, будто от имени неизвестного музейного работника зависела жизнь их уважаемого коллеги.
– Имя? Дурацкое какое-то. Не наше. То ли Аристарх, то ли Серафим… Не, не помню.
Прибыв в столицу, Саора – пока что никакой не правитель, а просто смазливый провинциальчик – чуть не с дороги отправился во дворец, на рекогносцировку. Получить аудиенцию ему, отпрыску славной фамилии и родственнику самого императора, оказалось проще простого. Да что там аудиенция – его приняли как своего. Словно заждались! Саора малость подготовился к встрече с дорогими венценосными родичами: оделся с изысканной простотой, напустил на себя робкий, восторженный вид, специально потренировался перед зеркалом вытягивать вперед шейку, вскидывать глаза, присаживаться на самый краешек стула. Вышло роскошно. Начисто лишенный столичного лоска, изящный без манерности, он казался хрупким, безыскусным и совсем юным. Практически мальчиком. Августейшая фамилия моментально опознала в нем книгочея, и Саора скромно подтвердил: да, в столицу повлекла его жажда знаний. Драгоценный батюшка-воитель, увы, не одобрял сей склонности – что уж греха таить! – и лишь прискорбная кончина родителя позволила ему последовать зову сердца.
Император оказался добрым болваном. Он искренне радовался знакомству с новообретенным кузенчиком, держался совсем по-свойски, разве что по плечу не хлопал. И, по всему было видно, до тошноты обожал свою брюхатую супругу. Императрица вышла замуж совсем юной, и теперь, когда ее первенцу-наследнику минуло одиннадцать, оставалась молодой девахой, по общему приговору, красавицей. На вкус Саоры, она была простовата: мягкая, словно сыгранная под сурдинку, застенчивая не по чину, вся ушедшая в свою беременность. Довольно-таки бесцветная самочка. Он вспомнил яростную, как лесной пожар, замученную им ведьму, и взгляд его затуманился, придавая Саоре вид законченного мечтателя.
Его представили и принцу. Мальчик как мальчик. Он был Саоре неинтересен. Разменная фишка, из тех, что первыми выходят из игры. За родственной болтовней Саора не расслаблялся, работал вовсю. И довольно быстро нащупал в свите императрицы нечто многообещающее. Молодая фрейлина – и не просто фрейлина, родная сестра, всего парой лет старше Ее Ничтожного Величества. Эта была почти хороша! Черты, может, и не совершенные, но пролепленные, законченные, не то что у рохли-сестрицы. Темные, глубокие, как гиблая топь, глаза. Вместо розовости, белесости, золотистости – отполированная звериная кость, пылающая медь, кровь. И глубже, под тонкой, туго натянутой скулами кожей, такой же жесткий, литой костяк личности. Саора сразу все про нее понял. Адски завидует сестре. Считает, что та украла у нее венец (и правильно считает, мысленно согласился он). Сызмальства относилась к ней, маленькой простушке, свысока, и вдруг такое! А та, по недальновидному своему добросердечию, осыпает старшенькую благодеяниями. Вот возвысила, сделала первой фрейлиной. Фрейлиной! А грезился-то престол! И тогда эта, униженная, лишенная возможности презирать, начала ненавидеть.
