Через несколько минут напряжение прошло, и он начал рассматривать присутствующих. И чем больше смотрел, тем больше жалел, что с ним нет блокнота для набросков. Некоторое время спустя, обдав его нежным запахом духов, в нишу впорхнула Лазурит.
— Вот там, — начала комментировать она, указывая в сторону камина, — наши старики…
Паша смотрел, слушал, запоминал.
Главными фигурами у камина были Балин и Ксилолит. Ксилолит — суровая старуха семидесяти лет с черепашьими складками под подбородком — сидела на стуле прямо, вытянувшись в струну. Поворачивалась и наклонялась старуха сразу всем корпусом — будто частично окаменела. Волосы ее были затянуты в строгий пучок. Она была одета в узкое, темное платье с воротником-стойкой, и только узкий край белой оборки выглядывал из-под воротника, оттеняя желтую с коричневыми пятнами старушечью кожу. Пальцы Ксилолит были унизаны множеством массивных перстней. Все камни на перстнях были разного оттенка — зеленые, красные, коричневые. Казалось, что и руку из-за них старухе поднять тяжело, однако она много жестикулировала, и четыре цветных пятна все время взлетали в воздух вслед за ее высохшей кистью. Ее голос составлял неизменный фон собрания — он был низким и скрипучим, будто стонал от сильного ветра ствол высокой сосны. Она все время спорила со старичком, который отвечал ей высоким, бабьим голосом. Лазурит сказала, что зовут его Балин. На вид он был совершенный японец, и даже одевался в похожий на кимоно халат со множеством складок. Но оттенок кожи имел скорее красный, и только морщины выглядели почему-то желтыми, как прожилки на камне. Он опирался на деревянный посох, изредка клал подбородок на руки и, пока Ксилолит говорила, смотрел на нее своими узкими, хитрыми глазами.
Возле камина, прислушиваясь к разговору стариков, толпились девицы в серовато-белых платьях и с ними — мужчина и женщина лет сорока пяти. Всех их роднила нездоровая худоба и какой-то испуганный, неуверенный взгляд. Старшей девушке было лет двадцать семь. В разрез бального, в рюшках платья, была видна грудная клетка, ребристая, как стиральная доска. Лицом, узким и длинным, она была в мать, и была так же высока. Отец ее был худ и низок, с жалкими остатками волос на голове. Старшая дочь, как и он, носила на кончике носа узенькие очки с прямоугольными стеклами. Остальные пять девушек были более миловидными, и в силу их небольшого возраста лиц их еще не коснулось уныние старых дев.
Лазурит добродушно сплетничала:
— Это Брилле Берилл с женой и дочерьми. Они славные люди — мягкие, добрые. Брилле и старшая Берилл — настоящие драгоценности, ты бы видел, какие бериллы они гранят, и как искусно сочетают с другими камнями. Умницы. Но — сам видишь — в одежде им вкуса не хватает. Ну что это? Ну что это за платья? Какие-то рюшечки… Груди нет, а они с такими вырезами… Платья на талии болтаются, на бедрах — вон какие уродливые складки.
Паша слушал ее, немного смущаясь.
— Эти женихов ждут — не дождутся. В смысле, точно уже не дождутся, — подписала она приговор сразу шестерым Бериллам, и тут же перешла к девушкам, сидящим за работой. Паша плохо рассмотрел их, когда вошел, а тут вдруг с изумлением обнаружил, что это она, Агат, сидит там, склонившись над камнем, и голова ее касается голов двух других девушек.
— Это ее сестры — Оникс и Сардоникс, — пояснила Лазурит.
Агат была в простом бежевом платье с тонкими коричневыми полосками. Длинный рукав, корсаж, никакого выреза на груди, широкая юбка с кринолином. Сестры были одеты так же, только у Сардоникс платье было оранжевое с белыми полосками, у Оникс — нежно-желтое. Возле них сидел тот смешной человечек, которого Паша видел в полубреду. Он был невысок и плешив, краснолиц и толст, одет в дымчато-голубой костюм, впрочем, давно потерявший первоначальный цвет и форму.
— Халцедон — брезгливо сказала Лазурит. — Всем говорит, что он их дядюшка, но степень родства ни с одним из своих «родственников» установить не может. Зато у всех берет деньги и все время пьян. Иногда у него бывают, конечно, минуты просветления. Тогда он вопит, что гениален, запирается в мастерской на неделю, а потом выходит оттуда с какой-нибудь дрянной брошью и пытается всем ее продать за совершенно несоразмерные деньги.
Пока они разговаривали, в зал вошли весьма впечатляющие женщины. Их было десять или двенадцать. Все они были одеты в черные обтягивающие костюмы для верховой езды и высокие черные сапоги. Каждый костюм украшали длинные прозрачные нити, унизанные красными камнями — будто капли крови катились по ткани, не оставляя следов. У каждой на пальце было по странному кольцу — широкому — чуть шире фаланги, с острым выступом-клювом, прикрывающим сустав.
— Рубин и ее младшие сестры — Яхонт и Астра Рубин; за ними Корунд и Коралл, Гранат, Маникия, Шпинель, Турмалин, Пироп, Альмандин, Гиацинт… Лал, — быстро шептала Паше Лазурит.
Лал показалась Паше самой некрасивой. Она была низенькой и полноватой, с слишком длинной талией и короткими ногами. Но она вошла не одна. С ней шел Вадим. Они держались за руки.
— Они лучницы-амазонки, — возбужденно, не скрывая восхищения и зависти, говорила Лазурит. Кровавый взвод королевской армии. И они сами выбирают, какому наследнику престола давать присягу, какому нет. Говорят, они кричат в бою, как гроу. Ну, гроу, — повторила она настойчиво и с недоумением, видя, что Паша не понял. — Из легенды про птиц, которые убивали воинов одним только криком. И девиз у них: одна стрела — один покойник.
— Ты так завидуешь… Почему же ты не с ними?
— Там только красные камни, — несколько оскорбившись, ответила она.
Паша не отрывал взгляда от красных камней. Все, кроме Лал, обладали безупречными фигурами. Все были яркими брюнетками. У всех кроваво-красной помадой были накрашены губы. Рубин кого-то Паше напоминала, и, подумав, он решил, что, наверное, сравнивает ее с Зетой-Джонс. По правую и левую руку от нее стояли ее сестры. Они были близняшками и самыми юными амазонками: едва ли по четырнадцати лет. Паша представил, как все они, стройные, в черном, несутся в бой на черных тонконогих лошадях; как рубиновые нити отлетают назад, за спину, будто всадницы истекают кровью; как прозрачные камни сверкают на солнце; как женщины кричат — кто-то высоко, почти на ультразвуке, кто-то низко, горловым криком, и почувствовал, как волнами накатывает непривычная и раздражающая дрожь.
Вадим и правда ни на шаг не отходил от некрасивой Лал, как и говорила Лазурит. Он только кивнул другу издалека и тут же снова погрузился в беседу — словно нырнул в это черно-красное великолепие.
