Вскоре появился и последний участник нашего собрания. Траутман зашел молча, взял стул и уселся сбоку от меня. Я не поворачивала головы и могла наблюдать за ним только боковым зрением. По вполне понятным причинам мне хотелось поскорее его рассмотреть, но я сидела, глядя прямо перед собой. И тут он, наконец, заговорил. Я не разобрала, что именно он сказал, по-моему, что-то явно фривольное. От его самодовольного голоса меня замутило. Впечатление от неприятного тембра усиливалось особой манерой разговора. Каждое слово он как будто высокомерно сплевывал, демонстрируя свое презрение. Наконец, я смогла на него посмотреть. Крупный тощий парень. Слишком длинные и очень светлые волосы до плеч. Очень широко расставленные голубые глаза внимательно смотрят на меня. Наверное, считает себя неотразимым, пучеглазый, со злостью подумала я. Сразу видно, типичный мужичок с типичными интересами: телевизор, пиво, футбол. Может быть, такие кому-то нравятся, но только не мне. Неожиданно я почувствовала, что от ненависти в висках у меня начала стучать кровь, захотела отвести глаза, но не смогла. Просто молчала и думала, что моя смерть, которой завершиться миссия, совсем не самое страшное из того, что меня ожидает. Я представила, как Траутман целует моё лицо своими тонкими бледными губами, прикасается к моему телу, и наконец, входит в меня и подумала, что не готова к этому, даже ради спасения мира. Глаза сами собой опустились, и я увидела узкие светло-голубые джинсы и отвратительно тупоносые ботинки размера, как у Микки Мауса. После глубокого вздоха мне удалось немного успокоиться и продолжить свою игру. Суровым голосом я обратилась к этому типу, который вскоре станет моим последним мужчиной, и потребовала позвать сюда Траутмана. На лице у него отразилось удивление и напряженное раздумье. Похоже, что мой суженный несколько туповат, но не стоит расслабляться. Мама предупреждала, что у него довольно часто из ошибочных предпосылок, путем неверных рассуждений получаются совершенно правильные выводы. Вскоре присутствующим удалось меня убедить, что предо мною тот самый Траутман, и я потребовала оставить нас наедине. Старички охотно ретировались. Думаю, они были уверены, что с помощью своего мужского обаяния их молодой компаньон выудит из таинственной незнакомки хоть что-нибудь.
Мама предупреждала, что Траутману, скорее всего ничего не известно о Вышнем Мире и о монадах. Разработанный Мамой монолог, с учетом особенностей психической организации Траутмана и тем преходящим даром, что мне дала секвенция любви и убеждения, предоставлял мне реальный шанс вовлечь это самодовольное существо в нашу игру.
Я начала играть свою роль, постепенно увлекаясь. В нужные моменты повышала и понижала голос, отводила и снова упирала в лицо противника взгляд, прикасалась пальцами к своим лицу, волосам и груди. Поначалу показалось, что он «поплыл», как и обещала Мама. Я усилила напор и начала ощущать, что победа близка, но очередная реплика Траутмана разбила мои иллюзии. Я поняла, что ему совершенно наплевать на судьбы мира, мои прелести и секвенцию убеждения. Растерявшись, я забыла про всякие планы Бэ и поступила крайне неумно: просто предложила ему пожертвовать жизнью для спасения мира. Насмешливый ответ Траутмана оказался вполне предсказуемым. Такие самовлюбленные люди всегда будут думать только о себе.
Я сосредоточилась и сказала себе, что еще не всё потеряно. Скрыв разочарование, я начала болтать на всякие темы, в той или иной степени относящиеся к секвенциям. Я намеренно употребила слово «болтать». Это была не беседа, а именно легкая болтовня, в ходе которой мне удалось рассказать Траутману о ряде фактов, которые черные старички сочли за благо от него скрыть. По-видимому, старые буллы, которые нас несомненно подслушивали, как и Траутман, ощутили определенную успокоенность. Роберт даже принес нам кофе и тактично удалился.
Мы попивали кофе, и я начала подумывать о том, что пора отсюда как-то выбираться. Неожиданно в лабораторию огромными шагами почти вбежал Лайонхарт и хриплым басом начал орать про устроенную медведями ночь длинных ножей. Из его воплей следовало, что началась настоящая война, и медведи убивают грасперов и обычных буллов. Честно говоря, я ему совершенно не поверила, сочтя его крики обычной провокацией. Посудите сами – не убивали, не убивали, а стоило мне попасть в бычьи подвалы, начали убивать. Маловероятное совпадение. В том, что война – реализация какого-то нашего плана, я не верила. Мама бы меня обязательно предупредила. Кончилось всё тем, что Лайонхарт сунул мне мой телефон и велел передать Маме, что, если всё это сию же минуту не прекратится, произойдет она сама знает, что. Я позвонила Маме. Оказалось, что действительно несколько групп наших соратников начали вести себя совершенно непредсказуемо. Мама сказала, что в самое ближайшее время мы обуздаем этих экстремистов. Я передала Маме угрозу Лайонхарта и спросила, что она означает. Оказалось, что буллы, ради спасения своих шкур, готовы сделать сведения о секвенциях всеобщим достоянием. Я понимала, это означает, что боль и разрушение уже остановить будет невозможно. Каждый начнет искать секвенции, а когда одним делом займутся шесть миллиардов человек, у кого-нибудь да получится. Я поняла, что последняя надежда мира – трехсотлетняя заморозка должна быть выполнена как можно скорее.
Этой последней надежды буллы тут же постарались меня лишить. При мне Траутман принес нерушимое обещание, исключающее его участие в обеих заморозках. После принесения обещания все трое поглядывали на меня с торжеством, явно получая большое удовольствие от того, что я смертельно разочарована. Если бы они знали, как трудно изображать горе и разочарование в то время, как душа просто поет от радости. Быки недооценили медведицу! Секвенция, которую я ощутила, когда Траутман приносил обещание, действительно состояла из четырех элементов, как и положено секвенции нерушимого обещания. Но монад разрушено было в три раза больше, чем при секвенции обещания. Кто бы мог подумать, что боль и разрушение могут принести мне радость. Самодовольные быки меня попытались обмануть, и я доверчиво обманулась. Уже совсем скоро Траутман будет разгуливать по улицам, чувствуя себя в полной безопасности, ведь он больше не интересен медведям. И кое-кто этим воспользуется. Я даже знала, кто именно, и уже не жалела, что мой телефон снова у меня, и по нему не выследить Лайонхарта. Теперь это уже было не так важно.
Когда меня с позором изгоняли из банковских катакомб, я выполнила второе получение Мамы. Смысла этого поручения я не понимала, но знала, что оно очень важно. Когда никто не слышал, я сказала Лайонхарту ровно семь слов:
