Птица неопределенно пожала плечами и ничего не сказала.
- Скажи, давно ты умеешь чувствовать животных? Надхегов, например?
Подняв с земли тоненькую веточку, Птица удивленно вскинула брови, тихо ответила:
- Я не умею чувствовать животных. Это странно, кто это умеет? - веточка тихо хрустнула в ее пальцах.
- Я умею. Но ты тоже умеешь. Присутствие надхегов ты почувствовала еще до их появления, еще когда они только пробирались по проходам. Значит, ты обладаешь некоторыми... м-м-м... скажем - способностями. Так? Что еще ты умеешь?
- Читать заклинания она умеет, - звонко проговорил Еж и поскреб затылок.
- Это я тоже знаю, - Ог помрачнел немного, - но мы вроде бы договорились, что заклинания Птица больше читать не станет. Это и есть темная магия, которая привлекает к нам химаев.
- Почему же к жрецам химаи не приходят? - спросила вдруг Птица. - Они ведь тоже читают такие заклинания?
- Почему? - Ог медленно взял в руки полешко и пристроил в огонь, после снова заговорил. - Потому что у них договор, и у них есть те, кто их защищает от химаев. Только вам это видеть не дано. Химаи, собственно, не плохие животные, они защищают земли от колдовства. Но те, кто заключил договор ради темной магии, имеют защиту от этих тварей. В день, когда ты, Птица, стала бы жрицей Набары, ты бы тоже заключила договор, и химаи перестали бы тебя беспокоить.
- А теперь, когда... - Птица замялась. То, как Ог называл посвящение в жрицы, казалось непонятным. Дим-Хаар никогда не говорил ни о каком договоре. Да и Хамуса о нем не упоминала. Что это еще за договор?
- А когда у меня нет этого договора, ко мне будут опять приходит химаи? - наконец Птица смогла задать нужный вопрос.
- Если ты не будешь заниматься темной магией и читать заклинания, они не будут к тебе приходить.
- Но ведь заклинание - это не темная магия, - Птица смотрела на огонь и злилась сама на себя, что никак не замолчит и все задает свои вопросы. Но ей хотелось теперь уже разобраться хоть чуть-чуть во всем том непонятном, что ее окружало теперь, - Заклинание снимало с Травки судороги, как теперь обходиться без него?
- Ты уверена? Ты знаешь, что значат слова этого заклинания? Ты знаешь причину Травкиных судорог? Ты знаешь, что за связь между тобой и этой малышкой?
Птица даже головой не стала мотать в знак того, что ничего она не знает. Ог и так это слишком хорошо понимает.
- Вот именно, Птица, ты ничего не знаешь. Ты - как игрушка в руках умелых колдунов. Тебя научили определенной формуле, и ты повторяешь ее, думая, что делаешь добро для себя и для Травки. А на самом деле все гораздо сложнее.
- Ог, но Травка очень страшная! - воскликнул Еж. - Даже я боюсь ее припадков и никогда не связываюсь с ней. Только Птица умела с этим справляться!
- Припадки Травки - это из-за состояния ее организма. С этим я еще толком не разобрался. Сложно разобраться в том заклятии, которое наложено на вас, Птица. - Ог замолчал, задумчиво глядя в огонь.
Птица больше не спрашивала ни о чем. Уж лучше бы они разговаривали о Гзмардануме - меньше было бы страху. А теперь что ей думать? Что она читала страшные заклинания, о которых и понятия не имела? Что она не заключила договор о защите, и теперь кто ее будет защищать? Хозяин?
Видимо, Ог уловил и эти ее мысли, потому что хмыкнул, немного ехидная улыбка появилась на его губах, и он выразительно глянул на Птицу. Прямо в глаза глянул, и Птица не решилась убрать взор. Кивнул и еле слышно произнес:
- Да. Правильно. Теперь буду я.
По коже Птицы пробежал озноб, душу охватил ужас, будто попалась она в клетку, из которой нет выхода. Даже мысли она не может спрятать свои, не то, что сохранить жизнь. Ничего себе защита у нее появилась...
- Травку вашу просто мало любили и мало заботились. Сил у нее совсем не осталось. Кормить ее надо и любить, - пояснил хозяин.
Птица дернулась и снова удивилась. Травку - любить? Да она еще ребенок, как она может отдавать свою любовь мужчине? Страшный, странный ребенок. Нет, есть, конечно, и те, кто предпочитает получать любовь детей, но они как-то не говорят вслух об этой своей странности. Просто покупают рабов для утех, и люди о таком говорят в полголоса, потому что не очень прилично все же. Это странность, неприличная увлеченность, о таком лучше помолчать. А тут - хозяин говорит вслух. Любовь от ребенка?
- Да как же ей отдавать свою любовь, когда она еще совсем маленькая? - не выдержав, спросила Птица.
- Создатель! Какие вы... - Ог хлопнул себя по коленям, взъерошил черные волосы, что падали до самой шеи, зло нахмурил брови и заговорил. - Вы неправильно все понимаете. Вас неправильно научили. Любовь - это не значит плотские утехи между мужчиной и женщиной. Любить - это значит жалеть, помогать, утешать, поддерживать, говорить добрые слова, помогать во всем и быть другом для того человека, которого любишь. Это совсем другие отношения. Не рабы и хозяина, не жрицы и покупателя. Это отношения близких и родных людей, которые любят друг друга. У вашей мамы Мабусы были дети? Не были, сам знаю. В вашем Линне все перевернуто с ног на голову. Родных детей не любят, жен тоже не любят, а ходят в храм Набары, все до единого, и получают любовь продажных жриц. Вы заменили настоящие чувства на ложь, вот в чем дело!
Птица не поняла ничего из того, что говорил Ог. Ни-че-го-шеньки! Но ей не хотелось, чтобы хозяин посчитал ее полной дурой, потому она поднялась и спросила:
- Можно я пойду спать?
- Иди, конечно, - Ог вздохнул и снова принялся за свои свитки.
Еж понял, что разговор окончен и завозился около Травки, устраиваясь поудобнее. Когда Птица опустилась рядом с ним, горячо прошептал:
- Жаль, что хозяин не рассказал о Гзмардануме.
И тут Птица поняла, что с удовольствием бы врезала ему. Дала по башке так, чтобы кумпол зазвенел, и поменьше осталось в нем глупости...
В прошлом году Праздник Золотых колокольчиков слишком затянулся. Солнце уже вовсю поднялось над Линном, а через крыши домов, верхушки деревьев и скаты храмов все еще перетекал легкий звон маленьких медных колоколов с башни Набары. Все еще гудели улицы, доносились пьяные крики, женский визг, хохот и неприличные слова. Слова, которые на празднике произносили все.
Дань Набаре была принесена, похоть выпущена на волю, и жрицы, утомленные от любовных ласк, лежали прямо на горячих плитах города, обнаженные, растрепанные, разомлевшие. Их золотые сережки и браслеты поблескивали в лучах только что взошедшего солнца и темной вязью проступали замысловатые татуировки на плечах и животах. Пьяных и уставших жриц не трогал никто. Обижать девушек Набары считалось страшным грехом, за который вешали тут же, на площади, не созывая старейшин и не вынося приговор. Считалось, что если кто убьет обидчика жриц - тот заслужит особую благосклонность Набары.
