— А как это понимать? — спросила игрушечная стюардесса и слегка приподняла брови на красивом строгом лице.
— А так! Это значит, что я Отважный и Благородный! — объявил уродец. — Ну, а те, кому и сейчас трудно понять, пусть зовут меня еще проще: Отважун, и все! Я парень свойский, разрешаю всем обращаться со мной фамильярно!
Произнося свою короткую речь, он нелепо размахивал руками и вообще выглядел очень смешным. Трудно было оставаться серьезным, глядя на него.
— Он — Отважун! Он — Благорожун! Ой, умора! — смеялись игрушки, показывая на него пальцами, лапками и копытами.
Даже строгая красавица стюардесса и та позволила себе улыбнуться слегка.
Уродец смеялся вместе со всеми и, может быть, пуще всех.
— Ты погляди на себя в зеркало, — съязвил марсианин, он один не смеялся, боясь потерять свою важность.
— О, это мысль! — обрадовался Отважун. — Признаться, я еще ни разу не видел себя от рождения!
Он огляделся и, заметив на нижней полке игрушечное трюмо, помчался к нему. Но всем показалось вначале, что уродец, наоборот, удаляется от него, потому что уж так были устроены его ноги и руки. Они разбегались в противоположные стороны.
Отметив, что Отважун выглядит еще нелепей, чем им показалось на первый взгляд, игрушки вначале пожалели его, представив разочарование, которое ждет самоуверенного новичка. Но затем подумали, что так будет лучше: пусть сразу поймет, где его место в обществе.
Отважун между тем энергично взобрался на полку и подошел к зеркалу.
— А это еще кто смотрит на меня? Ну и физиономия, скажу я вам, — промолвил он озадаченно и даже заглянул по другую сторону зеркала, проверил: уж не стоит ли за рамой кто-нибудь ужасно уродливый.
— Да ведь это ты и есть! — рассердился предводитель пожарников.
— Не может быть! Вы шутите! — сказал Отважун.
Он погрозил пальцем предводителю пожарников и вновь уставился в зеркало.
— Ну и умора! — воскликнула одна из игрушек.
— В этом нет ничего смешного! — строго возразила стюардесса.
И рассмеявшиеся было игрушки притихли. Они уважали строгую девушку. Даже заносчивый марсианин и тот испытывал перед ней некоторый трепет.
— Нет, почему же, я и в самом деле кажусь забавным, — сказал Отважун и засмеялся первым.
— Ты позоришь наш еще совершенно новенький мундир! — возмутился предводитель пожарников.
Он считал, что уродец бросил тень на его блестящую команду.
— Не расстраивайтесь, — сказал Отважун, слезая с полки. — Ведь еще никто не знает, какое у меня веселое, доброе и смелое сердце вот здесь. — И он положил ладонь на свою синтетическую грудь.
— Ну, то, что ты веселый, в этом мы убедились, — сказал игрушечный медведь, вытирая выступившие от смеха слезы. — Но вот насчет доброты и смелости, тут ты перегнул. Смелые и добрые, они обязательно красивые. Как я, например. Я добрый и смелый и в то же время, по нашим, медвежьим, понятиям, ужасно красив. Или она. — И он указал на стюардессу. — Можешь не сомневаться: если что, наша стюардесса окажется самой доброй и самой смелой из нас.
И все игрушки поддержали его возгласами:
— Верно!
— Верно он говорит, косолапый!
— Ах, какие же вы глупые, — сказала стюардесса с досадой.
— И право, глупые земляне придают значение какой-то ерунде, — презрительно произнес марсианин. — Лично мы, марсиане, не переносим смелых и добрых людей.
И игрушечные земляне растерялись. Они слышали, как один из покупателей сказал, стоя у прилавка, что если на Марсе есть цивилизация, то она выше и древне́й земной. И выходило так, что марсианин знал, что говорил.
А я был озадачен его фанфаронством. Это было так непохоже на живых марсиан. Я уже встречался с ними, и все они, как на подбор, были добрые, скромные люди.
А уродец уже давно не слушал, что о нем говорят. Он смотрел на игрушечного человека, на котором не было ничего, кроме майки, трусиков и толстых кожаных варежек.
— Вы, наверное, замерзли, — сказал ему Отважун. — Знаете что, я отдам вам свою одежду. А сам уж как-нибудь обойдусь. Ну, может, поболею гриппом разок-другой.
— Спасибо, — сказал человек в кожаных варежках и улыбнулся. — Что касается меня, так я для того и создан, чтобы ходить в майке и трусах. Я — боксер, понимаете? А вы, видать, и вправду очень добры.
— А разве кто-нибудь в этом сомневался? — удивился уродец.
— Что вы, — смущенно сказал боксер. — В то, что вы добрый, веселый, мы поверили сразу.
Все игрушки закивали, подтверждая его слова.
— Веселым и добрым может быть каждый, — сказал медведь, — даже последний урод. А вот смелым…
Но договорить ему не дал истошный крик, донесшийся из угла, где стояли аквариумы. Там барахтался в воде кит, сделанный из картона. Вокруг него собрались цветные рыбки, задумчиво смотрели на кита, точно гадали, откуда взялся такой нелепый кит.
— Ой, он сейчас размокнет! — воскликнула Катя. (Вот эта самая Катя, которая отдыхает на коленях у Лены, пояснил Базиль Тихонович.) И игрушки в ужасе закрыли руками глаза. Я было решил пренебречь осторожностью и броситься на помощь киту, но меня опередил уродец. Он молниеносно взобрался на пальму, стоявшую в кадке, пробежал по тонкому и узкому листу и с разбегу нырнул в аквариум.
Рыбки шарахнулись в стороны, а уродец схватил кита за хвост и вытащил на борт аквариума.
Вскоре кит сушился на пальме, а уродец отжимал свой промокший костюм. Купание не прошло для него даром. Вода заметно размыла краски на его лице и костюмчике.
Игрушки окружили уродца, осыпая его возгласами восхищения:
— Ой, какой ты веселый, Отважун!
— Какой ты добрый!
— Ты и в самом деле смелый, Отважун!
А уродец осматривал свой пострадавший костюм и расстроенно приговаривал:
— Ах, мой бедный костюмчик! Теперь я и вовсе буду смешным. Ах, мой костюмчик!
К нему подошла стюардесса, взяла его за руку и ласково сказала:
— Не расстраивайся, Отважун! Ты все равно красивый, даже очень красивый. Только ты еще не понимаешь этого сам. И другие не понимают.
— Это почему же не понимают? — обиделся медведь. — Мы прекрасно все понимаем. Он веселый — раз. — И медведь за неимением собственных пальцев осторожно загнул палец на руке у Кати. — Он добрый — два! И три — смелый! А веселыми, добрыми и смелыми могут быть только красивые. Значит, Отважун — истинный красавец! — закончил он неуверенно.
Игрушки закивали, подтверждая его слова, но по виду их можно было понять, что они запутались тоже.
Только один марсианин не принимал никакого участия в чествовании героя. Он, надувшись, стоял поодаль, чуть ли не у моей ноги, и бормотал сердито:
