А когда Святая София предстала перед ней вблизи, у нее прямо-таки перехватило дух. По самой примерной оценке — шестьдесят шагов в ширину, не менее. Белые и бледно-зеленые стены и ниши, сводчатые входы, высокие стеклянные окна, а наверху десять куполов — шесть увенчаны крестами, четыре усыпаны звездами. Долго-долго она стояла и взирала на это диво не шевелясь, пока не набралась храбрости приблизиться к работникам, которые прилаживали что-то, чистили, украшали. Сердце забилось: а можно ли дальше, не запретно ли? Однако в собор и из собора входили и выходили как духовные лица, так и миряне. И Свобода тоже вошла.
Время будто исчезло, и ее понесло, как русалку под водой. Она и впрямь почти поверила, что сама утонула, обратившись в бесплотный призрак. Полумрак и безмолвие охватили ее, в окнах являлись красочные образы, образы взирали и с украшенных золотом стен… Этот странный суровый лик над головой — не кто иной, как Христос, владыка мира, в кольце апостолов, а за ним, великаншей из мелких камней, — Богоматерь, а еще… И тут из-за резной перегородки донесся глубокий стон, полились скорбные песнопения, а в выси зазвонили колокола во славу Бога-Отца… Она простерлась на каменных плитах.
Сознание мало-помалу вернулось к ней, но много-много позже. К тому времени собор обратился в пещеру, полную мрака, и она была в пещере одна, не считая нескольких священнослужителей и догорающих свечей. Куда подевался день? Осенив себя крестом, она поспешила к выходу.
Солнце закатилось. Небо еще хранило остатки синевы, но быстро темнело, а меж домов уже царили густые сумерки — лишь в окнах трепетали желтые огоньки. Не было видно почти ни души. Стук каблуков по камням, шелест юбок, даже дыхание отдавались в тишине эхом. На этом углу повернуть направо, на следующем налево… Нет, погоди-ка, а откуда взялся дом, где концы стропил заканчиваются резными головами? Такого она вообще никогда не видела… Неужели заблудилась? Она приостановилась, сделала глубокий вдох, выдох, криво усмехнулась: «Дура! В твои-то годы надо бы научиться запоминать дорогу…»
Огляделась: с одной стороны крыши почти сливаются с небом, на котором трепещут три звездочки, с другой занимается бледный свет — там восходит луна. Значит, справа запад, слева восток. Ее временное жилище — близ южной стены, следовательно, если держаться нужного направления, насколько позволят извитые улочки, рано или поздно к стене она выйдет. А потом можно постучаться в первый попавшийся дом и попросить точных указаний. Хотя, вне сомнения, Ольга поднимет переполох, и завтра Глеб не поскупится на упреки.
Тут Свобода горделиво выпрямилась: дочь воеводы Володара ругать себя не позволит, — и двинулась в путь, вымеряя каждый шаг и подобрав платье к коленям, чтобы не испачкать его в грязи и навозной жиже. Сумерки окончательно сгустились и перешли в ночь. Луна если и помогала, то совсем чуть-чуть, а по большей части по-прежнему пряталась за домами.
Из-за приоткрытой двери вырвался луч света, а вместе с ним чад, запахи кваса и стряпни, громкие голоса, лающий смех. Нахмурившись, она проскользнула мимо, держась как можно дальше от этой двери, — яснее ясного, там постоялый двор, где мужланы напиваются допьяна. Уж она навидалась таких мест, когда сопровождала в город одного из мужей. Ростислав, на беду, пристрастился к выпивке и возвращался к жене качаясь, смердя потом и перегаром…
За спиной загремели сапоги, все громче, все ближе. Она ускорила шаг. Но преследователь тоже поднажал и вскоре поравнялся с ней.
— Ха! — не то проворчал, не то прорычал он. — Мое почтение!..
Она с трудом разбирала, что он говорит. Потом они вышли на пятачок, освещенный луной, и он перестал быть просто назойливой тенью. Она не жаловалась на рост, а он оказался на голову выше ее и затмил собой высыпающие на западе звезды. Голова была выбрита, не считая свисающего справа чуба, под перебитым носом щетинились усы, а волосатую грудь и предплечья покрывали вытатуированные рисунки. Полурасстегнутая рубаха, широкие штаны, короткий плащ — все было заляпано пятнами и торчало колом. Нож на поясе мог потягаться размером с мечом, — иначе говоря, он носил оружие, в черте города запретное для всех, кроме княжеской дружины.
Демон! — мелькнула леденящая догадка, но Свобода тут же осекла себя: нет, варяг. Я слышала о них — скандинавы, да и русичи, что шляются по рекам наперекор ветрам и грозам… Она отвела глаза и попыталась идти своей дорогой, однако он схватил ее за руку и расхохотался:
— Ну-ну, куда торопишься? Вышла на ночь глядя поискать себе развлечений, вот я тебя и развлеку…
— Пусти меня! — вскрикнула она, стараясь вырваться.
В ответ он крутанул плененную руку. Острая боль пронзила плечо, она покачнулась, но он держал ее мертвой хваткой и не отпускал.
— Пошли! Вон в тот переулочек, тебе понравится… — От него разило так, что у нее перехватывало дыхание, и она давилась собственным криком. — Тише, ты! Никто все равно не придет… — Свободной рукой он стукнул ее по затылку. Голова дернулась, взорвалась гулом в ушах. Тем не менее Свобода ухитрилась, упершись каблуками, вскрикнуть опять. — Тише, не то… Ха-а-а!..
Варяг швырнул ее на булыжники. А когда к ней вернулось зрение, он оказался лицом к лицу с двумя другими мужчинами, взявшимися неизвестно откуда. Должно быть, они были на боковой улочке и услышали крик, подумала она, борясь с головокружением. Христос, Дажбог, Ярило, святой Георгий, помогите им помочь мне…
Варяг выхватил нож.
— Идите, куда шли, — прорычал он. — Кто вас звал? Идите, покуда целы…
Она окончательно удостоверилась, что он пьян и оттого вдвойне опасен. Из двух мужчин тот, что был меньше ростом, приблизился крадучись, как кошка, и сказал беззлобно:
— Лучше бы ты, друг, утихомирился малость… С этими словами мужчина предъявил собственный нож. Не нож, а ножик, годный для того, чтобы поесть или отрезать что-нибудь, а вовсе не для боя, — форменная щепочка по сравнению со страшным клинком варяга. Да и владелец ножика мало походил на воина — стройный, даже хрупкий, в отороченном мехом плаще и штанах, аккуратно заправленных в мягкие ботинки. Свободе не удалось бы разглядеть этого, не держи второй из двух мужчин фонарь, льющий свет лужицей на мостовую и кое-как освещающий их обоих. Варяг хищно осклабился.
— Благородный пащенок и слуга-калека! — усмехнулся он. — Вы еще будете мне указывать? Ну-ка улепетывайте, пока я не проверил, белые ли у вас кишки…
Второй мужчина опустил фонарь наземь и вытащил левой рукой свой нож, тоже маленький. Правой кисти у него не было, рука заканчивалась кожаным набалдашником, из которого торчал железный крюк. Не считая этого недостатка, он был мускулист, одет просто, но добротно.
