— Чего это она? — Антон опасливо вслушивался в доносящийся из палатки лязг и звон пересыпающейся посуды. — Вроде, ищет чего-то?
— Аргумент повесомее подбирает, — Толик хихикнул. — У нее, между прочим, там сковородка есть. Знаешь, большая такая, на длинной ручке. Так что, я бы на твоем месте, Зеленый, растаял во мраке...
Растаять во мраке Антон не успел: Наташа вернулась быстро. В руке у нее была не сковородка, а какая-то баночка («Граната, — предположил Толик. — Зеленый, беги! А то и нас с Витькой осколками заденет!»)
Наташа бросила баночку Антону на колени — тот шарахнулся — и сказала просительно:
— Тошенька, ты баночку эту открой, и каждый раз, когда слово «хрен» сказать захочется, кушай понемножечку из баночки, хорошо? Ложечку дать?
Антон недоверчиво присмотрелся к банке, и вдруг просиял:
— Ой, хрен! Вот здорово!
Он ловко сорвал крышку и одним махом опрокинул в рот все содержимое банки. Наташа, округлив глаза, смотрела на его блаженную жующую физиономию.
— А ты говоришь — ложку, — Виктор глянул на нее с сожалением. — Тут не ложечка, тут совковая лопата нужна.
— Эх, лепота! — Антон утер губы ладонью, с сожалением отбросил пустую банку. — О чем это я? Да, так вот я и говорю: какого сгущенного молока...
Он запнулся, помолчал, выжидательно глядя на ничего не понимающую Наташу, заговорил снова — медленно, отчетливо:
— Для биологов, не знающих, что такое условный рефлекс, повторяю: какого сгущенного молока...
— Эх, Наташа, не предупредил я тебя вовремя... — Виктор вздохнул. — Друзья у меня — люди превосходные, вот только стремительно наглеют, если с ними по хорошему...
Наташа пожала плечами:
— Это все, Витя, печально очень. Очень-очень все это печально. Понимаешь, поговорка такая есть: скажи мне, кто твой друг... А рефлекса твоего, Антон, я ну ни капельки не боюсь: все равно сгущенного молока нету.
— Жалко, — Антон искренне огорчился. — Тогда скажем просто: какого сахара...
Наташа показала ему фигу.
— И вот так всегда! — скорбно резюмировал Антон. — Им душу открываешь, а они туда беспощадно плюют.
— Ты, по-моему, не душу открывал, а пасть, — Виктор прищурился от дыма. — Ну и все. Позубоскалимши, и будя. А что касается твоей наихреновейшей хреновины... Знаешь, Зеленый, объяснить ведь можно все, что угодно. Можно, например, предположить, что упыри внедряют этикетки в подсознание отловленных экземпляров — вроде как мы птиц кольцуем. При чем так внедряют, чтобы по наследству передавались. А потом изловишь этакого зяблика, заглянешь ему в извилины: «Кто таков?». А генетическая память тебе рапортует: "прямой потомок экземпляра серии "Б", код — «Балабон», каковой экземпляр отличался гипертрофированными речевыми и пищеварительными органами при недоразвитом интеллекте".
— Ну, знаешь! — возмущенно вскинулся Антон. — Витька, извинись незамедлительно! Толик, а ты чего молчишь?! Его оскорбляют, а он как воды в рот...
— Ах, так это меня, по-твоему, оскорбляют? — удивлению Толика не было границ.
— Друзья мои, осмелюсь напомнить, что я вас слушал, не перебивамши... — Виктора вдруг осенило. — Кстати... Может быть способностью разблокировать свою генетическую память обладают только потомки помеченных упырями, а? Так сказать, побочный эффект... Ну, да не в этом суть. Зеленый, ты ведь знаешь моего шефа?
— Это Уланова, что ли? — Антон покивал уважительно. — Как же, как же! Валентин Сергеевич мужик серьезный, грех такого не знать!
— Так вот, он любит повторять: «Не та теория истинна, которая может объяснить все известные факты, а та, которая способна предсказывать еще неизвестные». И в свете этого афоризма теория Глеба и Наташи неопровержима.
— И какую-такую хреновину эта самая теория предсказывает? — прищурился Антон.
— А вот мы у нашего друга Толика спросим, — Виктор говорил мягко и вкрадчиво. — Толик, друг мой, ты ведь археолог у нас... Скажи, пожалуйста, в здешних краях море было когда-нибудь?
— Было, — растерянно протянул Толик. — Давно — в Юрском периоде. При динозаврах.
— Вот! — Виктор значительно оглядел слушателей. — При динозаврах было, значит, а потом — пересохнумши. Тем не менее Хромой упорно поминает некую Горькую Воду, с которой дуют сырые ветры. Уж не море ли? Стало быть, Странный зарезался в последний раз весьма далеко отсюда. Во всяком случае, полумертвый Хромой доползти сюда от моря (ближайшего даже) не смог бы. Так? Тогда, значит, это не та пещера, в которой он нашел Странного и его знаки во второй раз. И, значит, одно из двух. Либо Странный снова обманул Хромого, снова симулировал самоубийство и смылся сюда — делать свое дело в этой пещере, либо он сделал здесь все, что хотел, за год отсутствия. А там, у моря, зарезался по-настоящему. Но в любом случае, заметьте, он сдал упырям через посредство Хромого ту, приморскую пещеру со знаками.
Так вот. Исходя из того, какие усилия Странный приложил, чтобы скрыть от упырей факт существования данной пещеры, засветив при этом аналогичную, делаю вывод: в этой есть нечто очень важное, помимо знаков. Скорее всего — предмет, дубликата которого у Странного не было, и сделать который он сам не мог.
— А что, правдоподобно... — протянул Толик.
Антон яростно скреб бороду — размышлял.
— А я-то думала, что ты умный, Вить, — Наташа глянула непривычно и коротко, отвернулась. — А ты, оказывается, очень-очень умный.
— Ага, — Виктор ухмылялся. — А еще я сообразительный, догадливый и очень скромный. А еще... — он воровато оглянулся, склонился к самому уху Наташи:
— А еще я тебя люблю.
Наташа улыбнулась растерянно и жалковато, развела руками:
— Аналогично...
Антон дернул за рукав Толика, заинтересованно наблюдающего происходящее:
— Анатолий Игоревич, ну как ты себя ведешь?! Сгинь в палатку, не мешай людям целоваться. Ты здесь — третий лишний.
— А ты?! — возмутился Толик.
— А я — четвертый, — Антон встал. — Пошли дрыхнуть, археолог.
Толик выполз из пещеры под вечер. Выполз, выкарабкался на обрыв, бережно прижимая к груди замызганный, некогда роскошный финский рюкзак, положил его на траву — опасливо, будто даже с некоторой гадливостью; отошел, присел к костру. Все это — без единого слова.
Утро они потратили на занудную перебранку: кому лезть в пещеру. Виктор и Антон доказывали, что лезть надо всем (кроме разве что Наташи) но Толик был непривычно серьезен и непреклонен:
— Я здесь единственный профессионал. И археолог, и спелеолог — единственный. А в археологии и спелеологии самое страшное — энергичные дилетанты, то есть вы оба. И чем важнее и уникальнее то, что может быть в этой пещере, тем преступнее пускать туда вас — простите — неумех. Вот. Это первое. Второе: завал на ладан дышит, и свод тоже. Привалит там меня одного — вы меня вытащите. А если всех троих? Наталья разве что цветочки-незабудки на камушек положить сможет, да слезу горючую уронить.
