— Дак, теперь, значит, заживём?! — перебил его Ермола, радостно хлопнув его по плечу. — Расскажешь князю в каком гузне наши Три дуба увязли, как всё наладится…
— Не наладится. — хмуро пробурчал Яромир и стыдливо отвёл взгляд в сторону. — Нет у меня больше брата…
Офела, при виде помрачневшего Яромира, встала из-за стола, вышла в сени и вернулась обратно уже с целым бочонком медовухи, от чего глаза Ермолы выпучились, как два перепелиных яйца.
— Что? — фыркнула она на мужа. — Думал, что у тебя одного в загашниках припрятано? Не видишь, беда у человека! Помоги лучше, а то сидишь, как истукан!
Ермола подскочил к жене, бережно принял бочонок, проворно выдернул пробку и, только пропустив пару кружек в тишине, Яромир смог продолжить.
На лагере Серых волков и резне в Крайней бочонок заметно опустел, а сквозь пелену оконного пузыря уже во всю пробивался тусклый лунный свет.
Яромир закончил рассказ и наступило долгое молчание.
Всё это время Яромир водил пальцем по кромке дубовой кружки, Ермола задумчиво барабанил пальцами по столу, а Офела нервно теребила уголок ситцевого платка.
— Кривжа, Кривжа. — пробурчал Ермола, встал из-за стола и стал медленно ходить из угла в угол. — Плохо, очень плохо… Помнишь его, жена?
— Такого-то попробуй забыть. — Офела продолжала крутить платок, не отрывая испуганного взгляда от стола. — От него так и веяло злом. Скорее, даже смертью…
— И долго он тут прожил? — нервно тряс бочонок Яромир, пытаясь вызволить со дна остатки медовухи.
— Дак, они с Гривой и Патшой ещё, чай, до нас тут поселились.
— Я хорошо помню его, — Яромир заметил, что руки Офелы заметно задрожали, а голос стал холодным и мрачным. — Он любил мучать животных, снимать с них заживо кожу, душить и топить…
— Ой, понапридумываешь сейчас на пьяную голову! — махнул рукой Ермола, закатил глаза и скорчил гримасу.
— И не капли я не вру! — Офела смяла платок в тугой шарик и бросила им в Ермолу. — И что, что мне зим шесть тогда было?! Отцу рассказывала. Он к Гриве ходил, к Рознегу, только всё без толку. Ещё Кривжа других детей бил, душил… и брата своего заставлял на всё это смотреть.
— Дак, это значит у них в крови — смертоубийством заниматься!
— И никто ничего не сделал, после того как Патша…?
Яромир осёкся. Он снова вспомнил большие зеленые глаза Вереи.
— Тут что творилось! — Ермола с напущенной заумностью скрестил руки за спиной, как обычно любил это делать, когда приходилось рассказывать длинные истории. — Эта скотья морда, нажрался до усёру и припёрся к Вассе, только дочку её дома не застал. Тогда, недолго думая, он ей шею так сдавил, что бедняжка вся посинела. Своими глазами видел! Жуть!
— А с дочкой что?
— Дак, этот бухущий в гузно полудурок, вынюхал девчонку, загнал её в лес, где и задрал, как волк! Точно! — вскрикнул Ермола, подскочил из-за стола, с грохотом перевернув стул, за что снова получил от Офелы. — А ну, женщина, держи себя в руках! Дак, всё же сходится! Раз сыновья Гривы — поганые пёсьеморды, то и Грива такой же! Всё, Яромир, сейчас же идём и собираем мужиков — травить срамное отродье!
— Успокойся ты уже, — Офела потянула Ермолу за рубаху, от чего тот не устоял на ногах и повалился на пол. — На себя посмотри, горе воин! У тебя дети и забот полный двор, а нечистью пусть толковый занимается. И вообще, как сказал старшина — ничего ещё не ясно…
— Это как? — Яромир помог Ермоле подняться, а сам подсел поближе к Офеле.
— Мы же и про Вассу не сразу узнали.
— Ну да, — вмешался Ермола. — Сперва, Грива среди ночи притащил старшине что-то закутанное в кровавую тряпку и держали всё это долго в тайне, пока, всё-таки, не узнали, что это дочка Вассы.
— У Марильки язык, что-то помело. В первый же день всё разбазарила. Я же с ней, сам знаешь, — на короткой ноге.
— Именно что, бабы! Вам пеленать, да кашеварить, а вы нос суёте, куда не следует… — недовольно пробубнил Ермола. — Дак вот, через две ночи уже вся деревня на ушах стояла, но старшина тело так и не показал. Молвит — страсть, какая жуть!
— Когда в дом к Вассе попали, то нашли хозяйку на полу, всю синюшную, и изба вся вверх дном. Представь, красный угол даже осквернили, а лик Велеса так вообще изуродовали.
— Недолго думая, старшина заклеймил Патшу, который, на удивление, именно тогда как будто провалился. Всё, как говорится, на лицо…
— И Грива не вступился?
— Провались они все пропадом! Старый пёсьеморд прилюдно бил себя пяткой в грудь, что в смерти девки нет вины Патши.
— А за Вассу?
— За неё, вот, кстати, ни словом не обмолвился.
— Ох, знал же, пень трухлявый, всё знал! — Ермола гневно потряс кулаком.
— Марилька рассказывала, что Рознег потом так орал на Гриву, так орал, что вздёрнет его на позорном суку, если сына не сыщет и на суд не явит.
— Ага, только мы с мужиками две недели по лесам лазили и всё псу под хвост.
— В исходе, сикарь, как в воду канул, а батька его с того времени в хате засел и люду носа не кажет. Заливает беспробудно!
«Почему Грива так убеждён, что Верею убил не Патша? Что скрывает старшина и зачем Патше сдалась божок? Пожалуй, стоит задать старому оборотню несколько вопросов.»
— К старику не ходили? — заёрзал на стуле Яромир.
— Как ты пропал, так и он. — Офела положила руку на руку заметно взволновавшегося Яромира.
— Старшина каждый день отправлял людей к алтарю Тары с берестой, дак и тут всё без толку.
— Если честно, то это мы тебя, Яромир, хотели за него спросить. Ведь только ты один знаешь, как его найти.
Теперь и Яромир судорожно забарабанил пальцами по столу и задёргал ногой. Внутри зудело нехорошее предчувствие.
— Полно о плохом! — выдохнул он, натянуто улыбнулся Офеле и постарался сменить тему. — Разве ничего хорошего не случалось?
— Ну как сказать, — Ермола почесал начинающую лысеть макушку. — Люди женятся, помирают, рождаются. Как всегда… Тот круг знаешь какая пшеница уродилась?! Все закрома по деревне до отказу забили. Правда в этом аки отшептали. Голодная зима обещается. Купцы как не ходили, так и не ходят, мы уже свыклись. Добромил, вот, даже подушную подать отменил. О, как! Ерёма с Алесей уже почитай второго ждут, знахарка нашептала, что девчонка народится, только придётся им за это чем-то пожертвовать… Брехня в общем!
При даже таком коротком упоминании о Ядвиге, щеки Яромира налились краской.
— Гляди, — Офела игриво толкнула Ермолу в плечо, указывая на Яромира. — А наш богатырь-то — влюбился!
Яромир покраснел пуще прежнего и постарался побыстрее отвести взгляд в сторону.
— Да-а, — мечтательно протянул Ермола. — Хороша чертовка…
— Ах так, — Офела в сердцах толкнула Ермолу и тот с грохотом повалился на пол. — Сейчас покажу тебе чертовку!
— Для него же хороша, драгоценная моя! Свет жизни моей! — поспешил оправдаться Ермола, крепко прижавшись к вставшей над ним Офеле. — Не уродилась ещё та, чья краса способна затмить твою, моя ненаглядная!
— Ух, сладоуст несчастный! — пригрозила ему пальцем Офела. — Всё, хватит уже посиделок. Глубокая ночь на дворе.
— А к Ядвиге ты, всё-таки, присмотрись, — прошептал на ухо Яромиру разивший перегаром Ермола. — пока, кто другой не увёл.
Яромир ответил другу коварной улыбкой, по которой Ермола сразу всё понял и поддерживающе похлопал друга по плечу.
— Благодарю, Офела, — Яромир тяжело встал на ноги и качаясь побрёл к двери. — за стол богатый, за приём радушный. Накормили, напоили, но нужно мне дальше топать.
— Далеко собрался?! — Офела подхватила Яромира под руку и усадила на пороге. — Сейчас в сенях тебе постелю. Проспишься и иди, куда глаза глядят! Времена сейчас неспокойные, а тебя только-только на ноги подняли.
Яромир на всю жизнь усвоил, что если Офела что-то решила, то её уже было не переубедить, поэтому он медленно отворил дверь и на карачках выполз на крыльцо.
Разгулявшийся ветер лихо закручивал опавшие желтые листья по двору, от круговорота которых Яромира ещё сильнее мутило.
